— Но вы же не станете утверждать, что люди в ваших фильмах умирали по-настоящему? — Виктория, казалось, говорила сама с собой. — Убийства были настоящими убийствами? Любовные истории были настоящими любовными историями, а рождения — настоящими рождениями. Все эти подлецы, мучители, тираны…

— Чем более правдоподобен злодей, тем сильнее трогает сердца зрителей отвага положительного персонажа. Тут аудитория не ошиблась, — признался режиссер.

— И все эти взрывы и разрушения вовсе не были спецэффектами? — спросила девушка.

— Именно так воевали наши предки, — признал он. Виктория Пеэль была ошеломлена. Все фильмы, снятые Дэвидом Кубриком, все его творчество показались ей… чем-то чудовищным. Она вновь подумала о сильном эстетическом воздействии, которое оказали на нее эти фильмы, о красоте образов, о чувствах, которые она разделяла с персонажами. От трагедий, происходивших на экране, она всегда защищалась словами: «Это всего лишь кино» или «Актеры действительно бесподобны». Но если увиденное было чудовищно… правдивым, то это все меняло. То, что казалось трогательным, становилось ужасным. Дэвид Кубрик просто пожал плечами:

— Иногда истина кажется менее правдоподобной, чем кино. Это парадокс. — Он коснулся лица Виктории, смахнул слезинку и облизнул палец. — Ага, «жидкое проявление эмоций», — пробормотал он. — Выть может, именно этого мне больше всего не хватало в моей башне.

Виктория молча плакала. Узкие, отливающие перламутром полоски блестели на её щеках.

— Это ужасно. Значит, они умирали на самом деле, — повторяла она, не в силах поверить.

— И любили друг друга по-настоящему, — закончил режиссер.

— И испытывали все, что было в ваших сценариях… Перед ее мысленным взором проносились образы из любимых фильмов.

— Это были не сценарии, — мягко поправил ее Дэвид Кубрик. — Никакого вымысла. Просто документальное кино.

При мысли о том, что она осмеливалась писать рецензии на хронику реальных событий, Виктория вдруг задохнулась от стыда.

— Лучший сценарист — это вовсе не я, это… Бог, — сказал режиссер.

Дэвид Кубрик смущенно улыбнулся, и на лице его появилось выражение, как у ребенка, которого застали в тот момент, когда он запустил палец в банку с вареньем.

— Единственная моя заслуга заключается в том, что я запечатлел несколько чудесных или трагических моментов из жизни наших предков такими, какими их написал Великий Небесный Сценарист…

Мэтр кино открыл фотоальбом, и Виктория тут же узнала сцены из его фильмов.

— Я соблюдал только одно правило: выбирать не слишком узнаваемые мгновения, чтобы не привлекать внимания Совета мудрецов. К счастью, самые прекрасные моменты прошлого известны меньше всего. Я нашел их и заснял, только и всего. Это все равно что собирать букет в джунглях. Я не выращивал этих цветов, единственная моя заслуга состоит в том, что я по-своему показал их публике.

Виктория Пеэль продолжала тихо плакать, внимая речам режиссера. Она долго молчала, словно открытие великой тайны студий Д.И.К. повергло ее в прострацию.

Мэтр кино неловко пригладил свою длинную седую бороду:

— Прошлое человечества отчасти записано в нас, в наших генах. Вот почему мои фильмы никого не оставляли равнодушными. Они пробуждали память о дедах, скрытую в глубинах наших клеток. Никакое правительство не сумеет подчистить коды нашей ДНК до такой степени, чтобы заставить нас забыть страсти, обуревавшие наших предков.

— История человечества запечатлена в нас самих? — переспросила Виктория.

— Я не могу объяснить это с научной точки зрения, но успех моих фильмов недвусмысленно это доказывает. Люди припоминают. Они не впервые видят изображения из моих кинолент… они их вспоминают.

— Этого не может быть. Мы не можем носить в себе историю наших предков. Не можем знать о неожиданных поворотах их судеб. Ведь все это произошло до нашего рождения, и нам никто не рассказывал об этих событиях.

Дэвид Кубрик погладил колбу с роботами-насекомыми:

— Теперь вам понятно, почему я окружил свою работу тайной. С того момента, как у меня возникла идея проекта — признаюсь, что вынашивал ее я очень долго, — я занимался только одним: искал способ воплотить ее в жизнь.

Он пристально смотрел на мух — нетерпеливых операторов, ожидающих только пресловутого «Внимание: съемка. Мотор!», чтобы начать полет среди людей из прошлого.

— Знаете, в чем заключается самая горькая ирония? Исследуя прошлое, я обнаружил, что на заре театрального искусства зрители после представления нападали на актеров, исполнявших роли злодеев, потому что верили, что они и в реальной жизни были плохими людьми! Некоторых даже линчевали. Бедняги. То есть чем лучше они играли, тем больше рисковали лишиться жизни по окончании спектакля.

— Теперь все перевернулось с ног на голову: зрители видят правду и думают, что это ложь.

Мэтр кино нахмурился:

— Вы донесете на меня правительству?

— Куда делись актеры, технический персонал, все, кто работал на ваших студиях?

— Уехали, подписав обязательство не разглашать ничего из того, что видели здесь. Они уезжали по очереди, один за другим. Так что никто не увидел, как эти места покидает целая толпа.

— И никто не проболтался?

— Каждый уехавший думал, что остальные остаются здесь. Никто не знал, что происходит на самом деле. У меня никогда не было правой руки, доверенного лица или первого заместителя, посвященного в мою тайну. Теперь, кроме меня, о ней знаете только вы.

— А как же ученые, создавшие эту машину?

— Те, кто разрабатывал ускоритель частиц, никогда не встречались со специалистами, конструировавшими мух-роботов. Никто из них не мог даже представить, что эти две технологии как-то связаны между собой. Если изолировать участников проекта друг от друга и оставаться единственным, кому известен весь план, тогда никто не сможет вас предать.

— Ну и интриги!

— Все ради благородной цели. Восстановить память о наших предках. Чтобы не оказалось, что они жили и страдали напрасно.

— Почему я? Почему вы все это рассказали мне?

— Я скоро умру и хочу перед смертью честно рассказать кому-то о своих замыслах. Хотя бы раз в жизни.

— Почему я? — повторила журналистка.

Дэвид Кубрик снова пригладил бороду и сказал, словно не слышал вопроса:

— Итак, что вы решили?

— Не знаю. Мне нужно подумать.

— Вы — единственный человек, которому все известно. Если вы донесете на меня, все прекратится.

Виктория Пеэль выключила замаскированный магнитофон. Затем вытерла щеки. Воцарилось долгое молчание. И наконец прозвучали слова, сказанные на одном дыхании:

— Нет. Я вас не выдам…

Виктория взглянула Дэвиду Кубрику в глаза:

— Вы сказали, что я должна убить вас. Что это значит?

— У меня рак в последней стадии. Морфий больше не действует. Всю жизнь я только работал, и делал это в одиночестве, поэтому у меня нет ни детей, ни наследников.

Режиссер схватил Викторию за руку, и она была поражена тем, какая сила таилась в этом старике.

— Я уже говорил, что давно слежу за вами. Вы были актрисой. Вы были режиссером. Вы бросили творчество, потому что боготворили меня. Если вы согласны, то могли бы стать… моей наследницей.