заглянуть в его шоколадного цвета глаза, но увидела лишь рубашку пастельного цвета, туго обтягивающую пузо.
— Я не могу, — сказала она. — Ты слишком толстый.
— Ну, знаешь ли, — возмутился Мерлен. — На себя посмотри.
— Да, знаю, я тоже. Но мне не нравится, как у тебя пуговицы отлетают с рубашки. Я ненавижу шить, совершенно не умею обращаться с иголкой.
— Купи степлер, — мерзким голосом посоветовал Мерлен. — Сейчас выпускают специальные степлеры. Однако с чего ты взяла, что я попрошу тебя пришивать мне пуговицы?
— По мне, так ты вполне на это способен.
— И ты серьезно объясняешь этим свой отказ от моего делового предложения?
— Мне показалось, ты предлагаешь что-то другое.
— Но тебе-то нужны мои деньги в банке и как знать? Да ладно, Мерлен! Ты просто думал, что меня легко околпачить. И, кстати, не вздумай звонить Мэнди — в смысле, Наташе — или еще кому-то из девочек. Они все тебя на дух не переносят, по тем же причинам, что и я. — Она замолчала. Нет, это несправедливо, подумала она. Есть особая причина, по которой я не люблю Мерлена. — Все дело в булавке для галстука, — призналась она. — От одного вида булавок для галстука мне не по себе. Эти штуки всегда казались мне опасными.
— Понимаю, — произнес Мерлен. — Хотя, скорее, не понимаю. Ничего не понимаю.
Она вздохнула.
— Не уверена, что дело во мне. Полагаю, это уходит корнями в прошлую жизнь.
— Да ну? — усмехнулся Мерлен. — Тебя предали мучительной смерти, заколов булавкой для галстука? Но в древности не было булавок для галстука. Это была брошка, уверяю тебя.
— Возможно, это я кого-то замучила, а не меня, — уточнила она. — Не знаю, Мерлен. Слушай, удачи тебе с книгой. Желаю разбогатеть. Правда, от души. Если, конечно, ты высоко себя оцениваешь. А я уверена, что высоко. Желаю получить все, что хочешь. Когда переберешься из трейлера в Беверли-Хиллз, не забудь прислать новый адрес.
Через пять минут вошла Колетт с покупками.
— Хочешь печенье со сливочной помадкой и двойным шоколадом? — спросила она.
— Мерлен звонил, — сообщила Эл. — Он пишет новую книгу.
— Неужели? — произнесла Колетт. — Тебе ведь нравятся эти йогурты?
— А они жирные? — радостно поинтересовалась Эл. Колетт нахмурилась и покрутила стаканчик в руках. — Да наверняка, — сказала Эл, — раз они мне нравятся. Кстати, Мерлен предложил мне переехать к нему.
Колетт продолжала забивать холодильник.
— У твоих отбивных вышел срок годности, — сообщила она. Выбросив их в мусорное ведро, Колетт спросила: — Что? В его трейлер?
— Я отказалась.
— Да за кого он себя, блин, принимает?
— Он делал гнусные намеки, — пожаловалась Эл. Она вытерла руку о юбку. — А как насчет нашей книги, Колетт? Мы ее когда-нибудь закончим?
Колетт собрала наверху небольшую горку распечаток; она хранила ее под замком в платяном шкафу — Эл находила эту предосторожность трогательной. Кассеты до сих пор причиняли массу неудобств. Иногда они обнаруживали тарабарщину вместо всего последнего сеанса. Иногда их беседу заглушали визги, скрипы и кашель, словно зимняя публика настраивалась на симфонический концерт.
КОЛЕТТ: Итак, рассматриваете ли вы свой талант как дар или скорее как — что противоположно дару?
ЭЛИСОН: Товар, который ты не заказывал. Ноша. Наказание.
КОЛЕТТ: Это ваш ответ?
ЭЛИСОН: Нет. Я просто подсказываю выражения.
КОЛЕТТ: Тогда?..
ЭЛИСОН: Послушайте, я просто живу, как умею. Я представить не могу ничего другого. Если бы, когда я училась, рядом был более разумный человек, чем миссис Этчеллс, возможно, сейчас я жила бы лучше.
КОЛЕТТ: То есть все могло бы быть иначе?
ЭЛИСОН: Да. С более развитым проводником.
КОЛЕТТ: Похоже, вы неплохо справляетесь без Морриса.
ЭЛИСОН: Я же тебе говорила.
КОЛЕТТ: В конце концов, вы сами сказали, во многом это просто психология.
ЭЛИСОН: Под словом «психология» вы подразумеваете обман.
КОЛЕТТ: А как бы вы это назвали?
ЭЛИСОН: Вы же не говорите, что Шерлок Холмс — обманщик! Послушайте, если вы что-то узнаете, вы должны использовать это, неважно, как именно вы об этом узнали.
КОЛЕТТ: Но я бы скорее подумала, в некотором роде — дайте мне закончить — я бы скорее подумала, что вы обманываете, если бы мне было небезразлично ваше благополучие, потому что многие люди, которые слышат голоса, попадают в больницу с неприятным диагнозом.
ЭЛИСОН: Сейчас уже меньше, из-за сокращения штатов, знаете ли. Полно людей, которые верят во что угодно. Они бродят по улицам.
КОЛЕТТ: Да, но это всего лишь политика. Нормальными они от этого не становятся.
ЭЛИСОН: Понимаете, я зарабатываю на жизнь. Вот в чем разница между мной и сумасшедшими. Никто не станет называть тебя сумасшедшим, если ты зарабатываешь деньги.
Иногда Колетт тайком от Эл не выключала магнитофон. В ее голове зародилась смутная мысль, что ей может понадобиться доказательство. Что если у нее будет кассета, она сможет уговорить Эл на любую сделку; или что пока Колетт не будет дома, Эл опрометчиво сознается в преступлении. Хотя и не знала в каком.
КОЛЕТТ: В новом тысячелетии я собираюсь управлять твоими делами еще эффективнее. Буду ставить тебе ежемесячные цели. Пришло время для свободного полета мысли. Не вижу, почему бы тебе не повысить продуктивность по меньшей мере на десять процентов. Ты теперь спишь по ночам, верно? Может, я смогу играть более активную роль. Например, перехватывать лишних клиентов. Только тех, кто хочет узнать будущее. В конце концов, ты ведь на самом деле не можешь предсказывать будущее? Карты его не знают.
ЭЛИСОН: Большинство людей будущее не интересует. Они хотят знать все о настоящем. Хотят, чтобы им сказали, что они все делают правильно.
КОЛЕТТ: Мне никто никогда не говорил, что я все делаю правильно. Ни в Брондсбери, ни в других местах.
ЭЛИСОН: Ты не ощущала, что тебе помогают, никакого эмоционального руководства?
КОЛЕТТ: Нет.
ЭЛИСОН: Когда я вспоминаю те дни, мне кажется, что ты слишком старалась верить. Люди не могут поверить во все сразу. Над этим надо работать.
КОЛЕТТ: Гэвин считал, что все это жульничество. Но с другой стороны, Гэвин же был дураком.
ЭЛИСОН: Знаешь, ты до сих пор много о нем говоришь.
КОЛЕТТ: Вовсе нет. Я никогда о нем не говорю.
ЭЛИСОН: Мм.
КОЛЕТТ: Никогда.
