ЭЛИСОН: Лично я считаю, что юмор очень важен для общения со зрителями. Он помогает им расслабиться. Потому что они приходят напуганными.
КОЛЕТТ: Я ничуть не была напугана. Зачем они приходят, если боятся?
ЭЛИСОН: У большинства людей очень низкий порог страха. И тем не менее они любопытны.
КОЛЕТТ: Им надо работать над собой.
ЭЛИСОН: Думаю, нам всем не помешало бы.
КОЛЕТТ: Что вы хотите сказать?
ЭЛИСОН: Люди все время пропадали в наших краях. Мы жили в пустыне. На мили вокруг простирались земли военных. Вересковая пустошь, в таком месте что угодно… могло…
КОЛЕТТ: А полиция к вам заходила?
ЭЛИСОН: Полиция все время к нам заходила, в смысле, в этом не было ничего удивительного.
КОЛЕТТ: И что вы делали?
ЭЛИСОН: Мать говорила, ложись на пол. Полицейские хлопали крышкой почтового ящика. Кричали, эй, миссис Эммелин Читэм, вы дома?
КОЛЕТТ: Ее так звали?
ЭЛИСОН: Да, Эммелин. Красивое имя, правда?
КОЛЕТТ: Я хочу сказать, ваша фамилия ведь не Читэм.
ЭЛИСОН: Я ее сменила. Сама подумай.
КОЛЕТТ: Ну да… Эл, значит, у тебя могли быть и другие ипостаси?
ЭЛИСОН: Прошлые жизни?
КОЛЕТТ: Нет… бога ради… я говорю всего лишь о других именах, именах, под которыми тебя могут знать в налоговой. В смысле, ты же, наверное, работала на кого-нибудь, пока не стала сама себе хозяйка, значит, наверняка есть налоговые записи на фамилию Читэм, в каком-нибудь другом районе. Ну почему ты только сейчас об этом сказала!
ЭЛИСОН: Мне нужно в уборную.
КОЛЕТТ: Ты даже не представляешь, как мне приходится сражаться. За твои налоги. И я бы прекрасно обошлась без таких вот фокусов.
ЭЛИСОН: Можешь выключить запись?
КОЛЕТТ: Да ладно, скрести ноги, потерпишь пару минут. Итак, вернемся к нашим баранам — мы завершаем разговор о загадочных коробках, которые Элисон увидела в возрасте восьми лет…
ЭЛИСОН: …или, может быть, девяти, или десяти…
КОЛЕТТ: …и коробки эти незнакомые ей люди, мужчины, несли к ее дому, верно?
ЭЛИСОН: Да-да, к дому. В сторону пустыря. Открытого пространства. И нет, я не знаю, что было в них. О боже, Колетт, да выключи ты уже. Мне правда нужно в сортир. И Моррис ужасно шумит. Я не знаю, что было в тех коробках, но иногда мне кажется, что там была я. По-твоему, это бред?
КОЛЕТТ: Думаю, гораздо важнее, покажется ли это бредом нашему читателю.
Когда Элисон училась в школе, ей приходилось вести «Мой дневник». В него нужно было записывать и зарисовывать цветными карандашами все, что происходило с ней за день. Она написала о Ките и его изуродованном лице. О псе Блайто и о том, как его когти бороздили грязь.
— Нам обязательно об этом знать, Элисон? — спросила учительница.
Мать вызвали к директору, но когда она закурила, он ткнул пальцем в табличку «Не курить», водруженную на пишущей машинке.
— Да, я умею читать, — гордо сказала Эммелин, пуская клубы дыма.
— Полагаю, — начал он, но мать перебила:
— Послушайте, вы позвали меня сюда, так что придется вам потерпеть, ясно? — Она стряхнула пепел в проволочную корзину для бумаг. — Хотите пожаловаться на Элисон, так?
— Не то чтобы пожаловаться, — сказал директор.
— Вот и прекрасно, — согласилась ма. — Потому что моя дочь — настоящее золото. Так что если на нее кто-то жалуется, сами с ним разбирайтесь. А то я разберусь с вами, ясно?
— Не уверен, что вы вполне понимаете, миссис Читэм…
— Да уж, — сказала мама Эл. — Знаем мы, от чего такие, как вы, кончают, — вам нравится шлепать маленьких девочек по попке, в смысле, иначе-то вы бы их шлепать не стали, не мужское это дело, а?
— Ничего подобного… — начал директор.
Элисон громко заплакала.
— Заткнись, — обронила мать, — Я вам вот что скажу: я не люблю, когда мне пишут. Не люблю, когда суют под дверь всякий хлам. Еще одна бумажка — и вам придется выковыривать свои зубы из пишущей машинки, — Она в последний раз затянулась и бросила окурок на ковер, — Я вас предупредила.
К тому времени как Эл попала в класс миссис Клеридес, она старалась вообще не вести записей, опасаясь, что кто-то другой завладеет ручкой и накалякает белиберду в ее тетради. «Белиберда», так назвала это миссис Клеридес, когда заставила Эл встать перед классом и спросила, не умственно ли отсталая она.
Миссис Клеридес с отвращением зачитывала отрывки из дневника Эл. «Хлюп, хлюп, ням, ням», — сказал Гарри. «Дай и нам немножко», — сказал Блайто. «Нет, — сказал Гарри, — сегодня все это мое».
— Это собачьи слова, — объяснила Эл. — Это Серена рассказывает. Она все видела. Она рассказывает, как Гарри вылизывает свою миску. Когда он заканчивает, в нее можно смотреться, как в зеркало.
— Не помню, чтоб я просила тебя вести дневник твоего питомца, — сказала миссис К.
— Она не питомец, — возмутилась Эл. — Черт возьми, миссис Клеридес, она отрабатывает свой харч, как и все мы. Кто не работает, тот не ест.
Тут она задумалась: если собаки работают клыками и когтями, то как работают мужчины? Они ездят туда-сюда в фургонах. Они говорят, хотите знать, чем я занимаюсь? Я развлекаюсь.
Миссис Клеридес ударила ее по ногам. Она заставила Элисон написать какую-то фразу пятьдесят раз, а может, и все сто. Она не могла вспомнить какую. Даже когда писала, не могла. Ей приходилось напоминать себе, глядя на предыдущую строчку.
После этого, если ей удавалось благополучно написать несколько слов, она предпочитала обводить их синей шариковой ручкой, глубоко врезая буквы в бумагу. Затем пририсовывала лепестки ромашек «о» и рыбьи рты «д». Скучно, но лучше, чем неосторожно написать белиберду на свободном месте. Со стороны казалось, что она занимается делом, и ее оставили в покое на задней парте, рядом с даунами, дебилами и тупицами.
Мужчины сказали: проклятая сучка. Ей стыдно за то, что она сделала? Потому что не похоже, чтоб ей было стыдно, ишь, вовсю жрет конфеты!
Мне стыдно, стыдно, сказала она; но не смогла вспомнить, чего должна стыдиться. В голове словно туман клубился, так часто бывает с событиями, произошедшими ночью.
Мужчины сказали, не похоже, чтоб ей было стыдно, Эм! Чудо, что никто не умер. Мы отведем ее на задний двор и зададим такой урок, что она век помнить будет.
Они не сказали, в чем заключался урок. И с тех пор она гадала: получила ли я урок? Или он еще ждет меня?
К десяти годам Эл начала ходить во сне. Она вошла в комнату матери, кувыркавшейся на диване с солдатом. Солдат поднял бритую голову и заорал. Мать тоже заорала, ее тонкие ноги, пятнистые от автозагара, были задраны вверх.
На следующий день мать попросила солдата установить задвижку на двери спальни Эл, с наружной стороны. Напевая, он в охотку взялся за дело. Впервые в жизни рукастый мужик попался, сказала ма,
