по здравом размышлении. Разве вы не собираетесь жениться на миссис Болд?

— Нет,— сказал он, почти испытывая отчаянную ненависть к женщине, которую против воли любил отчаянной любовью.

— Но ведь вы же один из ее поклонников?

— Нет,— сказал мистер Слоуп, которому это языческое слово было особенно неприятно, что синьора прекрасно знала.

— Не понимаю! — сказала она.— Разве она вам не нравится? На мой взгляд, это совершенное воплощение английской красоты. И она богата. Конечно, вы должны были обратить на нее внимание. Разрешите мне дать вам совет, мистер Слоуп. Женитесь на этой очаровательной вдовушке! Она будет хорошей матерью вашим детям и отличной хозяйкой в доме священника.

— О синьора, как вы можете быть такой жестокой!

— Жестокой? — спросила она, сменив шутливый тон на глубоко серьезный.— Разве это жестоко?

— Как я могу любить другую, когда мое сердце принадлежит вам одной?

— Если это жестоко, мистер Слоуп, то что вы сказали бы обо мне, если бы я ответила вам взаимностью? Что вы подумаете, если я свяжу вас хотя бы любовной клятвой и обреку на ежедневную епитимью у моего одра? Что я могу дать в обмен на любовь? Ах, милый друг, вы не понимаете, каков мой жребий.

Мистер Слоуп слушал ее не на коленях. После своего признания он поспешил подняться с таковых, как только, по его мнению, это позволили приличия, и оперся на спинку стула. Внезапная нежность синьоры совсем его обворожила, и на миг он почувствовал, что готов принести в жертву все, лишь бы увериться в любви своей красавицы, пусть искалеченной, хромой и замужней,

— Но разве я не могу сочувствовать вашему жребию? — спросил он, садясь на кушетку и отталкивая столик ногой.

— Сочувствие очень близко к жалости! — ответила она.— А если вы посмеете меня жалеть, хоть я и калека, я прогоню вас.

— Ах, Маделина, я буду только любить вас! — И, вновь завладев очаровательной рукой, он осыпал ее поцелуями. Теперь синьора не отняла ее и только смотрела на мистера Слоупа своими огромными глазами, точно большой паук на пойманную большую муху.

— А если в Барчестер приедет синьор Нерони? — спросила она.— Вы познакомитесь с ним?

— Синьор Нерони!..— сказал он.

— Вы представите его епископу, миссис Прауди и их дочерям? — осведомилась она, вновь говоря тем холодным дразнящим голосом, который мистер Слоуп ненавидел.

— Почему вы задали такой вопрос? — сказал он.

— Потому, что вы должны помнить о существовании синьора Нерони. Мне кажется, вы про него забыли.

— Если бы я думал, что вы сохранили к этому негодяю хотя бы ничтожную частицу любви, которой он никогда не был достоин, я умер бы прежде, чем открыть вам свои чувства. Да! Будь ваш муж владыкой вашего сердца, я мог бы вас любить, но вы этого не узнали бы.

— Опять мое сердце! Ну, к чему это? А вы, следовательно, считаете, что муж вместе с сердцем жены теряет право на ее верность, что, перестав любить, жена может забыть свою клятву? Таковы ваши взгляды как священника англиканской церкви?

Мистер Слоуп отчаянно боролся с собой, стараясь очистить свою душу от скверны. Он пытался заставить себя бежать от губительной сирены, которая его околдовала. Но не мог. Он не мог сбросить узы с сердца. Он ждал, что в любви к этому прелестному созданию обретет упоительные восторги, но уже успел убедиться, что она приносит лишь разочарование и упреки совести. Это было содомское яблоко — плод сладчайший и душистый на вид, но горький и тошнотворный на вкус. Он поднес яблоко ко рту, но на его зубах оно стало прахом. И все же у него не было сил вырваться из этого плена. Он знал, он не мог не знать, что она смеется над ним, презирает его любовь, потешается над слабостью его веры. Но она полупозволила ему обожать себя, и это полупозволение настолько раздуло пожар его страсти, что никакое благочестие уже не могло этот пожар потушить. Он досадовал, злился, жаждал мести. Он выискивал суровые укоры, слова, которые уязвили бы ее так же больно, как ее слова язвили его. Он молчал и думал, что должен сломить ее гордость еще большей гордостью, должен равнодушием заставить ее молить его о любви. Отвлеченно он знал — или, во всяком случае, считал, что знает,— как нужно укрощать женщин. Но при попытке перейти от теории к практике он терпел жалкую неудачу. Чего стоит отвлеченное знание по сравнению с опытом при столкновении мужчины с мужчиной? И тем более — мужчины с женщиной? Мистер Слоуп любил бешено, безумно и искренне, но в игру любви играл впервые. Синьора вовсе не любила, но ей были знакомы все ходы и комбинации на этой доске. Тут Филидор играл против школьника.

И она продолжала его оскорблять, а он продолжал терпеть.

— Пожертвовать всем миром ради любви! — сказала она в ответ на новые банальные признания.— Как часто это говорилось и всегда было ложью!

— Ложью? Вы говорите, что я вам лгу? Вы говорите, что моя любовь — подделка?

— Конечно, подделка, лживая, как отец лжи,— если ложь нуждалась в отце, а не создала сама себя в день сотворения мира. Вы готовы пожертвовать всем миром ради любви? Давайте посмотрим, что же вы принесете в жертву. Брачные клятвы меня не заботят. Негодяй (как вы любезно его назвали), которого я клялась любить и чтить, так низок, что думать о нем можно лишь с отвращением. В судилище моего сердца я развелась с ним. И для меня этот развод так же действителен, как если бы дряхлые лорды несколько месяцев смаковали подробности его распутной жизни. Мнение света меня не заботит. Будете ли и вы так же прямодушны? Введете ли вы меня в свой дом как свою жену? Назовете ли меня миссис Слоуп перед лицом епископа, настоятеля и пребендариев?

Измученная жертва молчала, не зная, что ответить.

— Как? Вы этого не сделаете? Объясните тогда, какой же частью мира вы жертвуете ради моих чар?

— Если бы вы были свободны, я завтра же ввел бы вас в свой дом и не пожелал бы большего счастья!

— Я свободна! — воскликнула она, в увлечении чуть было не вскочив с кушетки. Ибо если ее нежность к клерикальному поклоннику была притворством, презрение и насмешка, с которыми она говорила о любви и браке вообще, были искренни.— Я свободна, свободна, как ветер. Так что же, берете вы меня такой, какая я есть? Вы ведь хотите этого: принесите же мир в жертву и докажите, что вы настоящий мужчина.

Мистеру Слоупу следовало бы поймать ее на слове. Она отступила бы, и все преимущества были бы на его стороне. Но он этого не сделал. Он просто стоял вне себя от изумления, время от времени проводя рукой по рыжим прямым волосам, глядел на ее пылающее лицо и думал, что с каждым мгновением ее чудесная красота становится все чудеснее.

— Ха-ха-ха! — расхохоталась синьора.— Мистер Слоуп, никогда больше не обещайте жертвовать миром. Тем, кто достиг совершеннолетия, пора забыть подобные нелепости. Нам же с вами, если в нас еще живы проблески любви, если в нашей груди еще ютятся остатки страсти, следует распоряжаться своими ресурсами лучше. Наша premiere jeunesse[25] миновала. Мир — весьма приятное место. Во всяком случае, ваш мир. Сколько в нем выгодных приходов, а то и епархий! Ну, признайтесь же: подумав, вы решили не жертвовать ими ради улыбки хромой женщины?

Ответить ему было нечего, и он молчал, пытаясь сохранить подобие достоинства.

— Ну, не дуйтесь на меня! — сказала синьора.— И не сердитесь, что я доказала две-три избитые истины. Увы, мир, каким узнала его я, преподал мне немало горьких истин! Ну, скажите же, что я прощена. Разве мы не друзья? — И она снова протянула ему руку.

Мистер Слоуп сел на стул возле кушетки, взял протянутую руку и наклонился к синьоре.

— Ну вот,— сказала она с самой ласковой и нежной улыбкой, устоять против которой мог бы лишь человек, закованный в тройную броню,— запечатлейте свое прощение тут.— И она поднесла руку к его губам. Он принялся целовать эту руку, а сам наклонялся все ниже, точно желая запечатлеть свое великодушное прощение не только на предложенной ему руке. Однако синьора сумела умерить его пыл. Этот бедный капеллан оказался столь легкой добычей, что с него было достаточно и ее руки.

— Ах, Маделина! — пробормотал он.— Скажите, что вы любите меня... Вы... вы любите меня?