— О моем поведении с епископом? — На этот раз мистер Слоуп был искренне озадачен.

— Да, мистер Слоуп, о вашем поведении с епископом! Оно не таково, каким я хотела бы его видеть.

— Епископ говорил что-нибудь, миссис Прауди?

— Нет, епископ ничего не говорил. Возможно, он считает, что говорить должна я, ибо это я представила вас его преосвященству. Мистер Слоуп, вы порой слишком много на себя берете.

Щеки мистера Слоупа гневно вспыхнули, и он сдержался лишь с трудом. Но он все же сдержался, и миссис Прауди продолжала:

— Молодые люди в вашем положении часто делают ту же ошибку, и поэтому епископ к вам снисходителен. Без сомнения, вы скоро поймете, что входит в ваши обязанности, а что нет. Но послушайте меня и не вмешивайтесь в дела, касающиеся раздачи мест. Если епископу будет нужен совет, он знает, к кому ему обратиться.— И, добавив еще несколько замечаний касательно того, как следует и как не следует себя вести молодым и холостым священникам строгих правил, миссис Прауди удалилась, оставив капеллана наедине с его мыслями.

А они сводились к следующему: в епархии, несомненно, Не хватит места для его энергии и энергии миссис Прауди, а потому ему следует как можно скорее выяснить, чья энергия возьмет верх.

На следующее утро мистер Слоуп был в ранний час вызван к епископу и отправился к нему, не сомневаясь, что его преосвященство, подученный женой, встретит его гневно и повторит те же упреки, которые она обрушила на него накануне. Мистер Слоуп, решив, что от епископа он, во всяком случае, этого не потерпит, вступил в его туалетную весьма воинственным шагом — и нашел епископа в самом кротком и благодушном расположении. Его преосвященству нездоровилось: он пожаловался на головную боль и на желудок, но настроение у него было прекрасное.

— А, Слоуп! — сказал он, пожимая протянутую руку капеллана.— Я жду архидьякона Грантли, но что- то расхворался. Боюсь, вам придется заменить меня.— И доктор Прауди объяснил, что нужно будет сказать доктору Грантли: его самым мягким образом следует поставить в известность о том, что после отказа мистера Хардинга место смотрителя было предложено мистеру Куиверфулу, который его и принял.

Мистер Слоуп вновь повторил своему патрону, что решение это, по его мнению, не вполне разумно — проделал он это sotto voce[18].

Однако и такая предосторожность была недостаточной, и во время его краткой речи епископ еле заметным, но весьма зловещим движением большого пальца указал на дверь, которая вела из туалетной во внутреннее святилище. Мистер Слоуп понял и умолк, но ему стало ясно, что отныне они с его патроном — союзники, что они вступают в желанный ему комплот и что назначение мистера Куиверфула будет последней жертвой, принесенной на алтарь супружеской покорности. Все это мистер Слоуп прочел в легком мановении епископского пальца — и прочел правильно. Не было нужды в пергаментах, печатях, заверениях, пояснениях и клятвах. Сделка была заключена, и мистер Слоуп протянул на этом руку епископу. Тот верно истолковал чуть более крепкое пожатие и подтвердил это взглядом.

— Прошу вас, мистер Слоуп,— сказал он громко,— будьте с архидьяконом как можно учтивее, но втолкуйте ему, что мистер Хардинг лишил меня возможности исполнить его желание.

Сказать, что во время этой беседы миссис Прауди сидела в спальне, прильнув ухом к замочной скважине, значило бы непозволительно очернить ее. Нет, она была слишком благовоспитанна. У замочных скважин и дверных щелей подслушивают только горничные! Это миссис Прауди знала твердо и не снизошла до подобной низости, но она расположилась как можно ближе к двери, чтобы, не прибегая к столь плебейской уловке, заручиться тем же преимуществом, которым заручилась бы горничная.

Но ей удалось расслышать лишь немногое, и это немногое ввело ее в заблуждение. Она не видела дружеского рукопожатия, не заметила заключения сделки и не догадывалась о коварном намерении этих двух предателей низвергнуть ее во всей ее славе, выбить чашу из ее рук прежде, чем она успеет сделать первый глоток, лишить ее власти до того, как она испробует ее сладость! Да, они были предателями — спутник ее жизни и змея, которую она вытащила из безвестности и пригрела у самого жаркого в мире очага! Но у них не было ее душевного величия. И хотя они сплотились против нее, битва еще не была выиграна.

Мистер Слоуп не сомневался, что доктор Грантли не пожелает его видеть, и не ошибся. Архидьякон, войдя во дворец, был встречен запиской. Мистер Слоуп изъявляет ему свое уважение и пр. и пр. Епископ болен и весьма сожалеет и пр. и пр. Мистер Слоуп осведомлен о взглядах епископа и с соизволения архидьякона будет иметь честь и пр. и пр. Архидьякон, однако, своего соизволения не дал и, прочтя записку в передней, скомкал ее, буркнул, что он сожалеет о нездоровье его преосвященства, и удалился, не ответив на записку мистера Слоупа даже устно.

“Болен! — сказал себе архидьякон, яростно усаживаясь в карету.— Он просто отъявленный трус. Он боится меня принять. Болен!” Сам архидьякон в жизни не болел, а потому не верил, что болезнь и в самом деле может кому-то помешать принять посетителя. Всякую ссылку на болезнь он считал обманом и в настоящем случае был не так уж далек от истины.

Мистер Грантли приказал везти себя к дому на Хай-стрит, где жил его тесть, узнал там, что мистер Хардинг отправился к дочери, и поехал туда. Когда архидьякон вошел в гостиную, он кипел бешенством, но уже не столько из-за слабодушия епископа, сколько из-за злодейства капеллана.

— Нет, вы поглядите! — сказал он, швыряя мистеру Хардингу смятую записку.— Мне сообщают, что я могу, если хочу, иметь честь увидеться с мистером Слоупом. И это после того, как сам епископ назначил мне час!

— Но он пишет, что епископ болен,— сказал мистер Хардинг.

— Чушь! Неужели вас может обмануть подобная уловка? Вчера он был совсем здоров. Нет, я увижусь с епископом и прямо выскажу ему все, что думаю о его поведении. Я с ним непременно увижусь, а не то в Барчестере ему станет жарко!

Элинор тоже была в комнате, но доктор Грантли в гневе ее не заметил. Теперь она наивно сказала ему:

— Вы напрасно не поговорили с мистером Слоупом, доктор Грантли. Мне кажется, так было бы лучше.

Архидьякон в ярости повернулся к ней. Если бы она призналась, что выходит замуж за мистера Слоупа, он скорее усомнился бы, что она душой и телом принадлежит партии Слоупа — Прауди, чем теперь, услышав эти ее слова. Бедняжка Элинор!

— Говорить с ним! — взревел он, испепеляя ее взглядом.— С какой стати мне было унижаться и ронять себя в глазах света и в моих собственных, входя в соприкосновение с подобным человеком? До сих пор я имел дело только с джентльменами и никому не позволю навязывать мне иное общество!

Бедный мистер Хардинг прекрасно понял намек архидьякона, — в отличие от Элинор. Она никак не могла понять, почему архидьякон считает, что ему навяжут скверное общество, если он ради ее отца снизойдет до короткого разговора с мистером Слоупом.

— Вчера я говорила с мистером Слоупом почти час,— произнесла она с достоинством,— и не вижу, чем это могло меня унизить.

— Возможно,— ответил он.— Но позвольте мне самому решать, как вести себя в подобных случаях. И вот что, Элинор: ради вашей же пользы научитесь следовать советам ваших друзей. Иначе в один прекрасный день окажется, что у вас нет друзей, советам которых вы могли бы следовать.

Элинор покраснела до корней волос. Но даже теперь она не поняла, что имел в виду архидьякон. С тех пор как она овдовела, мысль, что ее могут полюбить и что может полюбить она сама, еще ни разу не приходила ей в голову. И, уж во всяком случае, не мистер Слоуп вызвал бы подобную мысль.

Тем не менее, Элинор густо покраснела, так как почувствовала, что ее обвиняют в чем-то недостойном,— и ей стало еще больнее оттого, что отец не встал на ее защиту, хотя только ради него она