— Кхе-кхе, душенька,— начал епископ.— Если ты не занята, я хотел бы поговорить с тобой.

Миссис Прауди прижала карандаш к последней прибавленной цифре, запомнила полученный итог и довольно кисло поглядела на спутника своей жизни.

— Но если ты занята, это можно отложить до другого раза,— продолжал епископ, чье мужество, подобно мужеству Боба Акра, испарилось, едва он оказался на поле брани.

— В чем дело, епископ? — осведомилась супруга.

— Э… я об этих... о Куиверфулах... Но я вижу, ты занята. Мы можем поговорить и потом.

— О Куиверфулах? Насколько я понимаю, они получают богадельню? Это уже твердо решено, не так ли? — Ее карандаш был по-прежнему сурово прижат к колонке Цифр.

— Видишь ли, душенька, есть одна трудность...

— Трудность? Какая трудность? Место обещано Куиверфулу, значит, он и должен его получить. Он уже все приготовил. Он списался о младшем священнике для Пуддингдейла, он договорился с аукционщиком о продаже своей фермы, лошадей и коров, и вообще он считает, что место за ним. Конечно, он должен его получить!

Эй, епископ, стой твердо! Соберись с духом. Вспомни, что поставлено на карту. Если ты сейчас отступишь, потом тебе не помогут никакие Слоупы. Тому, кто покидает собственное знамя, чуть запахнет порохом, нельзя рассчитывать на верность союзника. Ты сам искал битвы, так сражайся же доблестно, раз уж она началась! Смелей, епископ, смелей! Нахмуренные брови еще никого не убили, а злые слова не ломают костей. В конце кондов, сан принадлежит тебе! Она же не может выбирать смотрителей, раздавать бенефиции, назначать капелланов! Будь только верен себе! Вперед! Не уступай! Проучи ее!

Так требовал один советчик в груди епископа. Но другой советчик был иного мнения. Вспомни, епископ, она женщина — и ты хорошо знаешь, что она за женщина. Словесный бой с ней ты сразу проиграешь. Уж если тебе понадобилось воевать, так не лучше ли вести войну, укрепившись за своим письменным столом в своем кабинете? Каждый петух лучше дерется на своей навозной куче. И ведь здесь твои дочери, залог твоей любви, плод твоих чресел: так подобает ли им видеть тебя в час твоей победы над их матерью? И подобает ли им видеть тебя в возможный час твоего поражения? К тому же разве ты не выбрал эту минуту на удивление глупо? Где была твоя прославленная мудрость? Смотри, окажется, что прав не ты, а твой враг — что ты и вправду связал себя обязательством, а теперь восстаешь на жену за то лишь, что она хочет, чтобы ты сдержал слово! Разве ты не христианский епископ и слово твое не свято? Вернись, епископ, в свое прибежище на первом этаже и укроти свою воинственность до той поры, когда ты сможешь вести битву не при таком подавляющем превосходстве противника.

Тем временем миссис Прауди все еще прижимала карандаш к столбику цифр, а итог все еще пребывал на скрижалях ее памяти.

“Четыре фунта семнадцать шиллингов семь пенсов”,— сказала она себе.

— Конечно, место должен получить мистер Куиверфул,— сказала она вслух своему супругу и повелителю.

— Просто, душенька, я хотел сообщить тебе, что, по мнению мистера Слоупа, нам не простят, если будет назначен не мистер Хардинг, и этим могут заняться газеты.

— По мнению мистера Слоупа! — произнесла миссис Прауди тоном, который ясно сказал епископу, что он не ошибся, подозревая разрыв.— А при чем тут мистер Слоуп? Надеюсь, милорд, ты не допустишь, чтобы тобой вертел капеллан? — И, увлекшись, она потеряла цифру в столбце.

— Разумеется, душенька. Этого никогда не будет. И все же мистер Слоуп очень полезен, когда надо узнать, откуда дует ветер, и я полагаю, если мы предложим Куиверфулам замену...

— Вздор! — объявила миссис Прауди.— Пройдут годы, прежде чем ты найдешь для них что-нибудь столь же подходящее. А что до газет и прочего, то помни: всякую историю можно рассказать по-разному. Если мистер Хардинг будет так глуп, что начнет жаловаться, нам есть что ответить. Место было ему предложено, и он отказался. Тогда оно было отдано другому. Вот и все. Так, по крайней мере, считаю я.

— Что же, душенька, пожалуй, ты права,— вздохнул епископ и тихонько удалился к себе, не представляя, что он скажет завтра архидьякону. Он почувствовал легкое нездоровье и подумал, что завтра ему не миновать разлития желчи, которое уложит его в постель. К несчастью, он был этому подвержен.

— Мистер Слоуп! Я покажу ему Слоупа! — объявила негодующая матрона своему потомству.— Не знаю, что нашло на мистера Слоупа. Кажется, он вообразил себя епископом потому лишь, что я пригрела его, а ваш отец по моему совету взял его в капелланы.

— Он всегда был наглецом,— сказала Оливия.— Я вам это говорила, мама. (Впрочем, когда он просил ее стать миссис Слоуп, Оливия не сочла его наглецом.)

— А мне казалось, Оливия, что он тебе нравился,— заметила Огеста, которая за что-то сердилась на сестру.— Мне он всегда был неприятен, потому что он невыносимо вульгарен.

— Тут ты ошибаешься,— сказала миссис Прауди.— Он вовсе не вульгарен и удивительный, вдохновенный проповедник, но ему следует знать свое место, если он хочет остаться у нас в доме.

— Таких противных глаз я ни у кого не видела,— сказала Нетта.— И он обжора. Вы заметили, что вчера он один съел почти весь смородинный пирог?

Когда мистер Слоуп вернулся, он скоро узнал от епископа — не столько из его слов, сколько из умолчаний,— что желание миссис Прауди в отношении богадельни должно быть исполнено. Доктор Прауди обронил несколько фраз вроде “только в этом случае” и “в дальнейшем все подобные дела буду решать я сам”. Но вопрос о мистере Хардинге был решен, и так как мистер Слоуп не хотел восстанавливать против себя и прелата и прелатшу, ему оставалось пока только подчиниться.

Он сказал лишь, что распоряжение епископа будет выполнено и что дела епархии, несомненно, пойдут прекрасно, если епископ будет всегда следовать собственным суждениям. Мистер Слоуп знал, что гвоздь обязательно будет Забит, если бить по нему, не уставая.

Вечером, когда мистер Слоуп сидел один у себя в комнате, раздался легкий стук, и прежде, чем он успел ответить, дверь распахнулась и впустила его покровительницу. Он расцвел в улыбках, чего нельзя было сказать о ней. Однако она опустилась на предложенный стул и повела такую речь:

— Мистер Слоуп, мне не понравилось, как вы вели себя в тот вечер с этой итальянкой. Вас могли счесть ее любовником!

— Помилуйте, сударыня! — с ужасом возопил мистер Слоуп.— Ведь она замужняя женщина!

— Не знаю, не знаю! Во всяком случае, она выдает себя за замужнюю. Но так или иначе, ваше поведение было неприлично. Я не думаю, что вы нарочно хотели выказать неуважение к моей гостиной, но ради себя и своих дочерей должна указать вам на это.

Мистер Слоуп с хорошо разыгранным удивлением широко раскрыл свои огромные выпуклые глаза.

— Но, миссис Прауди,— сказал он,— я же только отнес ей ужин, когда она сказала, что голодна.

— И вы бываете у нее! — продолжала миссис Прауди, сверля преступника взглядом переодетого сыщика, готового назвать себя.

Мистер Слоуп почувствовал большое искушение прямо объявить этой ведьме, что он может бывать у кого хочет и вести себя как хочет. Но затем он вспомнил, что еще не утвердился в Барчестере, и решил ее умиротворить.

— Да, я был у доктора Стэнхоупа и видел госпожу Нерони.

— И видели ее наедине! — объявил епархиальный Аргус.

— Да,— ответил мистер Слоуп,— но потому лишь, что в комнате больше никого не было. Ведь не моя вина, что все ее родные уехали с визитами.

— Возможно, но помните, мистер Слоуп, вы сильно упадете в моем мнении, если я узнаю, что вы попались в сети этой женщины. Я знаю женщин лучше вас, мистер Слоуп, и поверьте мне: эта синьора, как она себя называет,— неподходящее знакомство для молодого и холостого священника строгих правил.

С каким удовольствием мистер Слоуп рассмеялся бы ей в лицо, если бы посмел! Но он не посмел и сказал только:

— Уверяю вас, миссис Прауди, эта дама для меня никто.

— Надеюсь, что так, мистер Слоуп. Но я считала своим долгом предупредить вас. И есть еще одно, о чем я должна с вами поговорить: о вашем поведении с епископом.