– Хорошо провели время? – спросил Филип.

– Мы поговорили, – Бруно отпил глоток сока.

– Мы с Бруно подружились, – сказал Паоло.

– Этот мальчик знает, чего хочет, – вмешался Филомено Бранкати.

Филип допил свой мартини.

– Значит, я могу спокойно вернуться в Сан-Франциско, – заметил он, поставив пустой бокал на стойку бара.

– Я буду рад, если ты еще побудешь с нами, – Бруно знал, что отец будет счастлив это слышать, и говорил искренне. Когда Филип не рядился в тогу неумолимого наставника, с ним вполне можно было иметь дело.

– Спасибо, сынок, но, боюсь, моя работа не позволяет мне задержаться дольше. – Он хотел сказать «терять время», но вовремя спохватился.

– Можешь быть спокоен, – заверил его адвокат. – Мы о нем позаботимся.

– Значит, договорились. – Филип хотел выразить признательность и радость, но улыбка вышла вымученной. Несмотря на примирение с сыном, его гордость была уязвлена. Он убедился, что в Милане Бруно будет окружен заботой под присмотром принцессы Изгро, относившейся к нему с любовью и участием настоящей бабушки, и в компании семьи Бранкати, смотревшей на него как на собственного сына. Но самым большим авторитетом для Бруно оставался Кало, к которому Филип, хотя многие раны зарубцевались со временем, не питал более теплых чувств, чем невольное уважение.

Тем не менее он был убежден, что в случае необходимости именно он сумеет направить сына по верному пути, если, конечно, Бруно будет нуждаться в руководстве. Ведь мальчик, ни на кого, в сущности, не похожий, кроме Аннализы, как и сама Аннализа, слушал всех, но поступал по-своему.

Принцесса Изгро с помощью Клаудии Бранкати сумела превратить особняк на улице Манзони в современное жилье. Пятеро вышколенных слуг поддерживали чистоту и порядок на трех этажах дома. Шофер был родом из Бергамо, повар с женой – из Мантуи, экономка, она же кастелянша, – из Брианцы. Кроме того, была еще и толковая, знающая свое дело горничная.

Все это было почти исключительной заслугой Клаудии Бранкати, сумевшей подобрать слуг благодаря занимаемому ею положению в дамском институте Сан-Винченцо. Членство в этой благотворительной организации позволило ей, представительнице третьего сословия, жене богатого адвоката, получить доступ в узкий кружок «сливок» высшего общества, в который входили немногочисленные семьи старинной миланской аристократии. Они жили в обветшалых старинных особняках, овеянных дымкой столетий, обставленных драгоценным антиквариатом, переходившим из поколения в поколение. Клаудии было нелегко, хотя она сама была из хорошей миланской семьи, утвердиться на равных в этом замкнутом кругу аристократов, до сих пор говоривших на старинном миланском диалекте и живших по правилам жесткой экономии.

Авторитет, завоеванный профессором Филомено Бранкати в университетских, банковских и деловых кругах, где многие были рады получить у него консультацию, распахнул перед ним двери аристократических салонов.

Клаудиа Бранкати, жертвуя на благотворительность, завоевала себе место на самых верхних ступенях социальной лестницы, чтобы при помощи связей в кругах высшего общества обеспечить карьеру своему сыну Паоло.

Мужественная красота Филипа пострадала не столько от прожитых лет, сколько от портившего его лицо выражения безразличия и скуки. Он так надеялся, что сможет забрать сына и уехать домой, подведя жирную черту под итальянским эпизодом, перевернувшим всю его жизнь, а вместо этого ему пришлось томиться в Милане, где много лет назад, как ему тогда казалось, он обрел счастье.

Он вежливо, но без особого интереса принимал участие в разговорах, быть может, потому, что ему нечего было дать и нечего взять. Он нервничал, вспыхивал по пустякам и должен был напрягать всю силу воли, чтобы не выдать своих истинных чувств.

Если бы Бруно согласился последовать за ним, он смог бы наконец, со всей возможной деликатностью и тактом, сообщить мальчику свой самый главный секрет, который уже невозможно было дольше от него скрывать.

– Что случилось, папа? – Они ехали в машине по загородному шоссе, направляясь на виллу Бранкати, где им предстояло провести день.

– Ничего особенного, Бруно.

За стеклом проплывали, уходя за горизонт, бескрайние зеленые поля, прорезанные тут и там оросительными каналами с чистой и прозрачной водой.

– Мне кажется, ты чем-то недоволен.

Поля, засеянные кукурузой, чередовались за окном с выпасными лугами.

– Вовсе нет, с чего ты взял? Смотри, эти места совсем не похожи на Сицилию, – сказал Филип, пытаясь отвлечь его внимание. Вдалеке показался силуэт старинной церкви; рядом с ней высились сверхсовременные корпуса какого-то завода.

– И все-таки здесь тоже очень красиво.

Им встречались то тучные волы, то мощные тракторы, обрабатывающие эту богатую и плодородную землю. На кукурузных полях огнем полыхали алые маки. Может быть, настал самый удобный момент для того, чтобы посвятить Бруно в мучившую его тайну. Скоро ему уже предстоит возвращение в Штаты, а он не может уехать, не поведав сыну об истинной причине, заставившей его пересечь океан. Конечно, смерть старого барона тоже сыграла свою роль, но вне зависимости от этой трагедии Филип Брайан ускорил бы на месяц свой приезд в Италию.

– Послушай, сынок, – начал он напыщенным и важным тоном, как на официальном приеме. – Я…

– Смотри, папа! – перебил Бруно, не придавший значения столь торжественному началу. – Вон вилла Паоло! Мы приехали!

В конце длинной прямой аллеи, образованной двумя рядами высоких тополей, виднелся прочный и солидный дом, укрытый в тени вековых деревьев.

– Действительно очень красиво, – согласился Филип. – Наконец-то ты сможешь покататься на лошади, – добавил он, вспомнив о страстном увлечении сына конным спортом.

– Да, конечно. – От нетерпения Бруно чуть не подпрыгивал на сиденье. – Это будет замечательно! – Тут он спохватился, что при виде виллы Бранкати по-детски отвлекся как раз в ту минуту, когда отец что-то собирался ему сообщить. – Что ты хотел сказать, папочка? – спросил он, улыбкой прося извинения за свою несдержанность.

– Ничего особенного, сынок, – солгал Филип. – Ничего такого, что могло бы нарушить течение этого чудесного дня.

Бранкати называли свой загородный дом сыроварней, потому что еще десять лет назад он действительно был, а в каком-то смысле и продолжал до сих пор оставаться ею: здесь по-прежнему жили крестьяне, ухаживающие за полями и конюшней, где содержались шесть лошадей. Их, конечно, нельзя было сравнить с теми, на которых привык ездить Бруно, но все же это были вполне приличные лошади. Больше Филипу так и не удалось выкроить момент для разговора с Бруно о мучившем его предмете. Как и его мать много лет назад, когда барон Джузеппе Сайева впервые привез ее в Милан, мальчик сразу же оказался в центре внимания.

На вилле было много гостей, на которых экзотическая фигура маленького сицилийского барона с американской фамилией произвела завораживающее впечатление.

К тому же Бруно был красив до неприличия, его горделивая осанка, аристократические черты, изысканные манеры, безупречная речь и причудливый акцент сделали его предметом всеобщего восхищения. Не говоря уж о том, что он божественно держался в седле.

Его история (в официальной версии) передавалась из уст в уста и через несколько часов уже стала легендой. Дети, все примерно одного возраста с Паоло, а потом и взрослые стали называть его Бароном.

Филип рассеянно перелистал позавчерашний «Нью-Йорк таймс», просмотрел заголовки и резюме экономического раздела, пробежал глазами биржевые сводки и должен был признать, что не случилось