прошедшей зимой, вспоминая о чудовищном вторжении в его хозяйство, когда кто-то решил, что может воспользоваться его именем, его торговым знаком для такого мерзкого занятия, как контрабанда наркотиков, достойного лишь самых подлых и бесчестных негодяев.

В разделе уголовной хроники местных газет появились скупые сообщения о нескольких преступлениях, отнесенных на счет мафии. Никколо Печи был найден с перерезанным горлом и камнем во рту на морском берегу под Кастелламаре. Миммо Карузо был убит выстрелом в лоб как-то вечером на пороге одного из знаменитейших ресторанов Палермо. Итало-американца Джо Скалиа глубокой ночью переехал тяжелый грузовик у входа в одно из ночных заведений. После чисто формального дознания дела были сданы в архив.

Никто ничего не видел, никто не мог помочь правосудию пролить свет на жестокие и загадочные убийства. Дон Калоджеро Коста и старый барон больше ни разу не заговорили об этом деле, но Джузеппе Сайева был уверен, что история с поддельными апельсинами на этом не кончится. Он мог бы попытаться смягчить возможные ответные действия, и ему нетрудно было довести до сведения нужных людей, что он готов к переговорам, но бароны Монреале никогда не унижались до сделок с кем бы то ни было: ни с политиками, ни с представителями новой мафии, признававшими только те правила, которые служили их личной выгоде.

– Запомни еще одну важную вещь, сынок, – сказал он внуку, – тебе, конечно, встретятся в жизни люди, которые попытаются загнать тебя в угол. Никогда не уступай. Кто сдался, тот конченый человек.

Мальчик ничего не понял из этих слов деда. Совет показался ему бесполезным. Кто же посмеет загнать в угол внука Джузеппе Сайевы, барона Монреале?

Было четыре часа утра. На небе густая синева, на фоне которой меркли последние звезды, уступала место перламутровым краскам рассвета. В палаццо Пьяцца-Армерины, все еще погруженном в сон, Калоджеро Коста на цыпочках выскользнул из своей комнаты, держа в одной руке пару тяжелых сапог, а в другой – сверток с завтраком.

Он вошел в розовую спальню Аннализы. Бруно был уже на ногах и торопливо одевался.

– Как это ты встал так рано? – удивился Кало.

– Я беспокоился. Вчера вечером никак не мог заснуть, – признался мальчик. – Боялся проспать и завел будильник.

– Боялся, что я тебя забуду дома? – улыбнулся Кало, радуясь восторгу Бруно.

– Дедушка в первый раз берет меня с собой на охоту! – Он надел бумазейную охотничью курточку, точь-в-точь такую же, как у Кало. – Если бы он пришел вместо тебя и застал меня в постели, он бы не стал меня будить. Ты же знаешь, какой он, – говорил Бруно с видом заговорщика. Он был высок ростом, крепок и совершенно лишен детской неуклюжести.

– Давай поторапливайся, – сказал Кало. – Барон наверняка уже спустился.

Джузеппе Сайева ждал их у выхода.

– Готов к большому походу, малыш? – улыбнулся он внуку.

– Доброе утро, дедушка, – ответил Бруно, повернувшись вокруг собственной оси, чтобы дед мог убедиться, что он одет в точности, как было указано: от ботинок на толстой подошве до бумазейной курточки.

Кало был горд за него. Этот мальчишка станет настоящим мужчиной.

– Ну что ж, идем, – решил барон.

Все трое вышли в сад и прошли по аллее, обсаженной агавами. Воздух был прозрачен и свеж, небо чисто, и Бруно с жадностью вдохнул всей грудью, ощущая какую-то пьянящую радость. Одна только утренняя звезда еще боролась в небе со светом зари. Птицы проснулись и завели свой прихотливый и веселый концерт.

Они вышли за кованые железные ворота и пробрались по круто спускающейся с холма тропинке в открытое поле. С июня по сентябрь, даже вне официального открытия охотничьего сезона, барон охотился на своих землях в сопровождении Кало.

Бруно нес на плече английскую двустволку двадцать восьмого калибра размером куда меньше, чем ружье деда, изумительное ружье двенадцатого калибра с внешними курками, сделанное на заказ в старинной мастерской Пипера Гершталь-Леца в Льеже, изукрашенное сказочным узором с изображением оленей, звезды и двух средневековых рыцарей с копьями наперевес, атакующих невидимого врага. Кало нес на правом плече свой верный «браунинг».

Пустельга и коршун низко кружили, высматривая добычу.

– Можно мне выстрелить? – спросил Бруно.

– Нет, – решительно отрезал барон. – Это очень редкие виды. К тому же они убивают гадюк, – объяснил он, – они полезные.

Так мальчик узнал то, чего не знал раньше.

Они шли, погружаясь в звенящую тишину утреннего одиночества, когда солнце еще не накалило воздух, когда земля, чередуя каменистые глины с песчаниками, изгибаясь невысокими холмами и ныряя в широкие долины, кажется переменчивой и многокрасочной, как палитра художника.

Они шли, наслаждаясь незапятнанной красотой природы, суровой, девственной и дикой. Двое мужчин и мальчик шли неторопливым четким шагом по направлению к лесу, местами заросшему бородавочником. Мужчины думали о вершине холма, где хотели устроить привал и, любуясь пейзажем, съесть приготовленный Анниной завтрак. Мальчик же мечтал только об охоте и приключениях. Ему хотелось вернуться домой не с пустыми руками, принести с охоты свой первый трофей: зайца, фазана или хоть дикого кролика.

Кало вырвал корешок растения с клейкими листьями и голубыми цветочками, очистил его лезвием ножа, сполоснул водой из походной фляжки, разрезал надвое и одну половинку предложил Бруно.

– Что это? – с любопытством спросил мальчик.

– Лакричный корень, – объяснил Кало. – Он укрепляет зубы, и у него приятный вкус.

Бруно поблагодарил и принялся сосать свежий корешок, еще влажный и полный сока.

– Правда вкусно, – сказал он.

Бонбон, старый пойнтер барона, которому было уже почти десять лет, бежал впереди, вытянув морду вверх, как радар, в классической позе, типичной для его породы. У него была великолепная голова со слегка выгнутой мордой, безупречным стопом [69] и влажным черным носом. Черные пятна украшали корпус, отяжелевший от возраста и сладостей, которыми баловала пса принцесса Изгро. «Прекрати это! – сердился барон. – Ты же его убьешь!» У Бонбона была повадка настоящего пойнтера, но двигался он со скоростью легавой, словно позабыв, что принадлежит к породе поисковых собак. Он обленился, не рыскал туда-сюда, не заходил слишком далеко вперед. Не было у него больше ни силы, ни выносливости, но барон прощал ему эти недостатки. Сейчас он бежал, опережая охотников на несколько десятков метров и беспечно полагаясь лишь на свое безошибочное чутье.

– Думаешь, ему удастся поднять зверя? – с волнением спросил Бруно.

– Думаю, да, – ответил барон. – Если, конечно, там вообще кто-то есть.

– Мне бы хоть дикого кролика, – жалобно прошептал Бруно, впиваясь взглядом в окрестности.

В воздухе теплело, но солнце еще пряталось за холмом, над которым поднимался золотой венец. Только достигнув высшей точки, они увидели его во всем блеске и великолепии.

– Ну что, стоило сюда подниматься? – спросил старик, улыбаясь мальчику.

– Стоило, – Бруно согласился из вежливости, его обуревал охотничий азарт.

Барон уселся на стволе срубленного дерева, Кало – на небольшом валуне, увенчанном пробившимся сквозь камень кустиком красных цветов. Бруно последовал их примеру и тоже сел.

– Ты проголодался?

Они уже час были в пути, а перед уходом ничего не ели.

– В общем, да, – ответил мальчик.

Барон вытащил из мешка, который Кало поставил у его ног, салфетку и расстелил ее на коленях, взял нож, отрезал несколько ломтей хлеба, намазал один из них пахучим овечьим сыром и протянул внуку.

– Сначала ты, дедушка, – вежливо отказался Бруно, хотя у него текли слюнки изо рта и сосало под ложечкой.

Барон сделал еще несколько бутербродов. Бонбон с изяществом истинного аристократа сел у ног