Аннализа, – вновь заговорил он, – но ведь я здесь, чтобы ты улыбалась.

Он помог ей подняться, и они вместе направились в конюшню. А потом Аннализа совершенно забыла об этой сцене и больше не видела белого платка. У нее слегка закружилась голова при мысли, что Кало хранил его все эти годы. Он подарил ей этот платок, чтобы вытирать слезы испуганной девочки, словно хотел повторить: «Я знаю, что ты чувствуешь, Аннализа, но ведь я здесь, чтобы ты улыбалась».

Она держала в руках подтверждение тому, что Кало ее любит и всегда любил, уважал, почитал. Теперь она твердо знала, что он уехал в город отнюдь не по делам, а главное, не сомневалась, что он сейчас вовсе не в объятиях Стеллины Патерно. Он сбежал, боясь выдать себя, чтобы не присутствовать при торжестве американца.

Продолжая машинально перебирать пальцами пожелтевшую ткань платка Кало, она сняла трубку.

– Синьорина, говорит Аннализа Сайева, – сказала она, совершенно позабыв, что уже несколько часов назад стала синьорой Брайан. – Соедините меня, пожалуйста, с Пьяцца-Армериной. Это срочно.

Телефон зазвонил через несколько минут. Она услышала голос Кало, и по ее неподвижному лицу покатились тихие слезы. Они сразу узнали друг друга, как будто заранее условились об этом звонке.

– Почему ты уехал?

– У меня здесь дела.

– Все ты врешь. Ты сбежал, Кало.

– Тогда скажем так: каждый на своем месте, баронесса. – Глубокий, волнующий голос был по-прежнему ровен.

– Кало… Я получила твой подарок. Спасибо. И еще… мне так тебя не хватает.

В аппарате послышались помехи, его голос почти пропал, но Аннализа была уверена, что услышала именно то, чего ожидала:

– Мне тоже тебя не хватает. Ты так нужна мне.

– Что ты сказал? – переспросила она.

– Ничего. Да сохранит тебя святая Розалия.

Он повесил трубку прежде, чем Аннализа успела еще что-то сказать.

Мигающие огоньки вспыхивали и гасли на море и в порту, где все еще действовал комендантский час: корабли союзников на стоянке обменивались сигналами.

– Настанет день, когда все огни загорятся вновь, – сказал Филип.

Аннализа поежилась в бледно-розовом шелковом пеньюаре, когда-то принадлежавшем ее матери. Свободный покрой подчеркивал статность ее фигуры.

– И это будет конец войны, – заключила она, словно только теперь осознав, что самый грандиозный конфликт в истории человечества все еще продолжается.

Филип сжал ее лицо ладонями и вдохнул ее аромат, ее дыхание, отдающее морем и солнцем.

Они готовились к своей первой брачной ночи в королевских апартаментах громадной виллы, выстроенной в стиле модерн с элементами мавританского зодчества и превращенной в роскошный отель, сады которого уступами спускались к морю, чередуя цветочные клумбы с аллеями высоких агав.

В гостиной рядом со спальней горел камин, оживлявший комнату игрой пляшущих язычков пламени. Гостиная напоминала бонбоньерку, приглушенное мягкое освещение и аромат свежих цветов создавали интимную, альковную атмосферу.

Бесшумные как тени официанты вкатили в номер молодоженов тележку с бутылкой шампанского «Дом Периньон» в серебряном ведерке со льдом. По радио передавали концерт для союзных войск. Дюк Эллингтон играл «Караван».

– Подходящая обстановка, чтобы преподнести сюрприз, – заявил Филип, бережно усаживая Аннализу на диванчик у камина.

– Какой сюрприз? – спросила она с вялым любопытством. – У меня сегодня было столько сюрпризов, что, кажется, уже хватит.

– Зачем же ограничивать себя в удовольствиях? – Он тоже сел, сунул руку в широкий карман кимоно и протянул ей футлярчик, обтянутый синим бархатом. – Вот, это тебе, – объявил он с необычайной торжественностью в голосе.

– Еще один свадебный подарок? – У нее уже было все, чего душа пожелает, и она просто не могла себе представить, какой еще подарок мог бы ее удивить.

Открыв футляр, она увидела сапфир, прекраснее которого и вообразить было невозможно. Это была круглая по форме капля чистого синего огня, ей показалось, что стоит до него дотронуться, и она обожжет себе пальцы. Камень был величиной с каштан.

– Какое сокровище, – прошептала она без особого энтузиазма, скорее следуя правилам игры, чем искренне восхищаясь. – Теперь, – добавила она шутливо, – придется мне повсюду таскать с собой сейф.

– Это обручальное кольцо, – торжественно и немного ревниво объяснил Филип, – а не просто побрякушка. Его приобрел в Женеве в 1811 году мой прапрадед с отцовской стороны, и с тех пор оно хранится в семье. Оно вручается жене старшего сына.

Не в силах выжать из себя каких-либо искренних переживаний по поводу роскошного камня, она улыбнулась и, придав голосу подобающие случаю интонации, произнесла дежурную фразу:

– Я так тебе благодарна за этот знак любви.

Филип был не в том состоянии, когда придают значение таким тонкостям. Он думал о сложном пути, который пришлось преодолеть фамильной драгоценности, чтобы вовремя попасть из Сан-Франциско к нему в руки в Палермо. Вспомнил он и о милой Мэри-Джейн, удовлетворившейся кратким искренним признанием и безропотно освободившей его от данного слова.

Теперь для него открывались врата нового рая; страсть, толкавшая его к Аннализе, заставила померкнуть печальный и жертвенный взгляд Мэри-Джейн. Он решил, что все закончилось наилучшим образом, и никогда бы не признал, что страсть – это эгоистическое и жестокое чувство, проявляющееся в безоговорочном обладании и исключающее жалость, нежность, человеческое сочувствие к тем, кто находится вне магического круга.

Ему хватало Аннализы с ее волнующим телом, кожей, позолоченной солнцем, и тревожащими душу загадками, мелькающими в ее сумрачном взгляде. Он осторожно взял перстень с сапфиром и надел ей на палец, на котором уже блестело венчальное кольцо.

– Вот теперь ты действительно моя жена, – торжественно провозгласил он, – Аннализа Брайан Сайева ди Монреале.

Потом он поднял ее на руки, пересек гостиную и уложил на постель в спальне для новобрачных.

Она позволила ему целовать и ласкать себя, но то, что она чувствовала, уже не было, как в первый раз, неукротимой страстью и мучительным кипением крови. Угасло безумное желание бросить вызов, сплести триумфальный венок и украсить им праздник своей юности. И вспышки румянца сошли с ее лица.

Ей было страшно сравнивать, она боялась, что повторится разочарование, пережитое в первый раз. Все ясно сознавая, она спокойно и старательно отвечала на его поцелуи и пыталась ему помочь, но это было невозможно, немыслимо, все равно, как если бы человек в здравом уме попытался проследить логику сумасшедшего. Не было больше греха, не было чувства вины, но что-то в ней надломилось, стыд и неприятие завладели ее душой. Было какое-то несовершенство в их близости, ей казались нелепыми и карикатурными стоны и вздохи мужчины, с натужным пыхтением пытавшегося овладеть ею.

В первый раз это получилось как бы само собой. Все произошло очень быстро и торопливо, результат разочаровал ее, но это было просто. Даже слишком. А теперь вместо зарождающейся страсти она испытывала полное неприятие, судорожный и болезненный спазм, не позволявший совершиться совокуплению. Из глубин сознания, ей самой неведомых, выплыли и заполонили воображение ужасные образы насилия.

– Что с тобой? – Фил был внимателен и нежен, несмотря на разочарование.

– Прошу тебя, оставь меня одну. – Она плакала, униженная и потерянная.

– Как хочешь, – сквозь зубы согласился он, набрасывая на плечи кимоно.

Он вышел в гостиную. Что-то подобное ему приходилось раньше видеть в кино или читать, но ему и в голову не приходило, что это может случиться с ним самим.

Филип удержался от искушения хлопнуть дверью, уселся на диван перед огнем и зажег сигарету. Было в