взглянул на часы, быстро посчитал в уме и дал газу. Через семь минут мы свернули на боковой путь. Я едва успела вздохнуть три раза, как мимо пронесся С3. Это было впечатляюще и страшно. Поезда сообщались друг с другом лишь посредством станционных смотрителей, которые держали друг друга в курсе и руководили сложной игрой в «кто съедет первым», что продолжалась ночью и днем на одном-единственном пути.

Опасность миновала, и Ань Лак улегся в гамак, а Ань Тхюи затушил очередную сигарету и налил себе чаю. Я собралась с духом, подсела к нему и прошептала кое-что на ухо. Он улыбнулся и подумал секунду, потом медленно кивнул.

В течение следующего часа мне позволили осуществить детскую мечту и сделать то, чем я грезила с шести лет.

Я вела поезд.

Нячанг выглядел бы как любой другой пляжный курорт в любой стране мира, если бы не продавцы фруктов, которые сновали между обмякшими телами туристов, щедро намазанными маслом для загара. В море не было ни одного купающегося вьетнамца, и даже пляжные кафе были рассчитаны на западные вкусы и пестрели западными лицами. Это было место для комфортабельного отдыха, где не надо было знать ни слова по-вьетнамски или разговаривать с местными напрямую, не считая официантов и гостиничных служащих. Местные жители давно разглядели преимущества туго набитых кошельков, которые оказывались одновременно в столь небольшом пространстве, – они расставили вдоль пляжа шезлонги, сдаваемые в аренду по доллару в день. Толпы лоснящихся раскормленных тел, жарящихся на солнце, как дрова на просушке, породили новую индустрию, в которой работали исключительно морщинистые старухи с мускулистыми руками и узловатыми пальцами. Они предлагали жесткий массаж с песком за четыре доллара в час, в крайнем случае, соглашались на три.

Я слушала, как старухи обсуждают свою вялую клиентуру, удобно устроившись на крошащемся каменном парапете, который шел вдоль пляжа. Хотя работали они по одиночке, каждое утро собирались вместе и решали, кто займется клиентами и на чем следует сосредоточить силы. Тут было не обойтись без опыта наблюдений за культурными предпочтениями и тонкого понимания самых уязвимых мест человеческой натуры.

– Немцы воняют, – провозгласила Фе, сморщила нос до самого лба и отмахнулась от воображаемого запаха. – Даже после купания.

Израильтяне, хоть и придерживались более высоких стандартов личной гигиены, были виновны в куда более гнусном грехе. Они жалели денег и нередко пытались сбить цену уже после оказания услуг – привычка, которую вьетнамцы считали исключительно своей прерогативой.

– А американцы? – спросила я, старательно выговаривая слова с европейским акцентом.

К моему огромному облегчению, массажистки одобряюще закивали.

– Америка номер один! – дружно ответили они. – Стоит пожаловаться, что тебе плохо, и они сразу вспоминают о войне. И чувствуют себя виноватыми. Французы тоже.

Фе задрала рубашку на спине, продемонстрировав ужасную шишку в персик величиной на пояснице. Я вздрогнула. Она рассмеялась.

– Муж, – пояснила она и замахнулась кулаком. – Бум!

Она затопала босыми ногами по парапету.

– Он погиб в Камбодже. Я была так рада.

Женщина постарше пристально посмотрела на меня распухшими от солнца глазами.

– А ты откуда?

Я обдумала варианты. Что лучше – слыть вонючкой, жадиной или идиоткой? Выбор невелик.

– Из Италии, – соврала я.

Они дружно закачали головами.

– У итальянок кожа бархатная, – сказала одна и ткнула костлявым пальцем мне под ребра.

Я попыталась воспроизвести то, что мне кричали дети, когда я путешествовала по центральному нагорью, где иностранцев не видели почти двадцать лет.

– Линсо. Русская.

– Идиоты! Наглые воры! Псы паршивые!

Массажистки прямо-таки вышли из себя и принялись поливать грязью своих несчастных союзников, пока одна не подытожила все единственной фразой:

– Одно слово – русские.

И они погрузились в угрюмое молчание.

Я как можно деликатнее начала прощупывать тему, как врач ощупывает больной зуб. Чем именно так досадили эти наглые и паршивые псы?

К моему удивлению, готового ответа у них не нашлось. Они что-то пробурчали о том, как русские мужчины приводят на пляж вьетнамских подружек, целуют и обнимают их у всех на виду, но подобное вытворяли на пляже целыми днями не только они, а ночью под уединенными пляжными зонтиками можно было увидеть и кое-что похуже.

Когда мне наконец удалось их разговорить, оказалось, что проблема вовсе не в поцелуях. Дело обстояло гораздо серьезнее и затрагивало национальную гордость. Русские туристы пришли на смену раскованным и легким в общении американцам, однако не выполняли главную задачу – тратить больше денег. Напротив, они превратили Вьетнам в место дешевых отпусков, приезжая толпами, чтобы поразвлечься с местными женщинами и погреться на непривычно ласковом солнышке, после чего возвращались домой, не опустошив и малой части своего рублевого счета. Непростительный грех.

– Пора работать, – вдруг сказали женщины и отряхнули песок с икр.

Время не было проведено зря: они изучили загорающих и были готовы застолбить свою территорию. У них все было тщательно рассчитано, как расстановка игроков в матче на Суперкубок. Вон тот кругленький американец, похожий на гору дрожащего желе, – им надо заняться прямо сейчас, пока солнце не поджарило его белую, как рыбье брюшко, кожу, окрасив ее в цвет сырого мяса. Молодая парочка – учитель английского, отправившийся на год в Токио, и его японская подружка как раз дулись друг на друга, и это вряд ли закончится раньше обеда, как и в предыдущие три дня. Он мог бы согласиться на массаж сейчас, чтобы заставить ее поревновать, – а она наверняка захочет сделать массаж ему в отместку. И отлично.

Я указала на волосатых испанцев, разлегшихся неровным рядком: они расставили пальцы, чтобы загорело пространство и между костяшками. По мне так золотая жила. Но женщины лишь отмахнулись:

– Эти! Они свой массаж и так получат – ночью от какой-нибудь красотки.

И не сказав больше ни слова, подхватили плетеные коврики, пузырьки с массажным маслом и отправились разминать складки жира и ягодицы с налипшим песком под жгучим южным солнцем.