обходят голубичники,чтобы не мять зазря. Летают птицы, бабочки,и солнышко горит,и вдруг такое бабушкатихонько говорит: «Иду, бывало, с ведрамии вижу в двух шагахнесчастных тех, ободранных,в разбитых сапогах. Худущие, простудные -и описать нельзя!И вовсе не преступные -родимые глаза. Ах, слава тебе, господи,им волю дали всем,и лагерь этот горестныйстоит пустой совсем. А нынче непонятица:в такую далинуаж целый поезд катится,чтоб строить плотинэ. И ладно ли, не ладно ли, -приезжих тех ребятв бараках старых лагерныхпока определят... Мои старшъе внученькичуть зорька поднялисьи ведра-тряпки в рученьки -и за полы взялись. А внуки мои младшие,те встали даже в ночь.Ломают вышки мрачныеи проволоку прочь. Ну, а в бараки попростус утра несет народкто скатерти, кто простыни,кто шанежки, кто мед. Приделывают ставенки,кладут половики,а я вот, дура старая,жарки несу, жарки. Пускай цветы таежныестоят, красным-красны,чтоб снились не тревожные,не лагерные сны. Уже мне еле ходится,я, видно, отжила.Вы стройте, что вам хочется,лишь только б не для зла. Моя избушка под водууйдет, ну и уйдет,лишь только б люди подлыене мучили народ...» «Ну, что молчишь ты, бабушка?»«Да так, сынки, нашло...»«А что ты плачешь, бабушка?»«Да так я, ничего...» И крестит экскаваторыи нас - на все века -худая, узловатаякрестьянская рука...
