в сохлых травах свистит белобрюхий суслик.

И опять степь — от Иртыша до Тянь-Шаня, и от Тарабага-Ртайских гор пустыни Монгольской, а за ними ленивый в шелках китаец и в Желтом море неуклюжие джонки.

Всех земель усталые пальцы спускаются, а спустятся в море и засыпают… Усталые путники всех земель — дни.

А тут, в самом доме залазь на полати и, уткнувшись в штукатурку, старайся не слышать:

— Хозяин! Хозяин!..

Запус — опять, и с пустяком: в Петрограде, мол, восстание и в Москве бои. Солдаты с немцами братуются и рабочие требуют фабрик. Раз уже к тому пошло, пущай. Но у Кирилла Михеича и без этого — забот…

Уткнись носом в свою собственную штукатурку, на полатях и жди сколько? Кто знает. Дураки спрашивают, бегают к Кириллу Михеичу. А Запус знает, а весь Совдеп знает? Никто ничего не знает, притворяются только будто знают. Что каждый год весна — ясно, но человеческой жизни год какой?

Ткнуло жаром в затылок…

— Господи! Владыко живота моего…

Откапывая замусоренные, унесенные куда-то на донышко молитвы, сплетал их — тут у штукатурки и, чуть подымая глаз, старался достать икону. Но бревенчатая матка полатей закрывала образ, а дальше головы высунуть нельзя, Запус нет-нет да и крикнет:

— Хозяин!..

Дыханье послышалось из сеней. Пришептывает немного и придушенно словно в тело говорит:

— Ты сюда иди. Он ушел.

Артюшка. А за ним — подошвой легко, словно вышивает шаг — Олимпиада.

— Не ушел, тоже наплевать. Я не привык кобениться. Уговаривать тебя нечего, слава Богу, семь лет замужем. Я Фиозе говорил, не хочет.

— Меня ты, Артемий, брось. Из Фиозы лепи чего хочешь…

— Я из всех вас вылеплю. Я с фронта приехал сюда, чтоб отсюда не бегать. Каленым железом надо.

— Надоел ты мне с этим железом. Слов других нету?

— С меня и этих хватит. Я Фиозу просил, не может или не хочет. В станицу удрала. Нам надо Запуса удержать на неделю. А потом казаков соберем…

— Треплетесь.

— Не твое дело.

— Пу-усти!..

Шоркнуло по стене материей. Запус, насвистывая, прошел в залу, звякнул стаканом. Ушел. Шопотом:

— Липа, ты пойми. Господи, да разве мы… звери. Кого мне просить. За себя я стараюсь? Пропусти день, два, опоздай — приедут в станицы красногвардейцы. Как каяться? Не хочу каяться, что я собака — выть. Ей-Богу, я нож сейчас себе в горло, на месте, к чорту!.. Сейчас надо делать. Без Запуса они куда?

— Убей Запуса. Очень просто. А то Михеича попроси, он не трус убьет. Пусти, руку… Ступай к киргизкам своим.

Дыханье — кобыльим молоком пахнущее, — на всю комнату. От него что-ли вспотели ноги у Кирилла Михеича. Руку отлежал, а переменить почему-то боязно…

— Тебе легко, Липа… Фиоза — солома, ее на подстилку. Убить нельзя, — заложников перестреляют. Хуже получится. А здесь на два дня, на неделю задержать. Поди-и!..

— Не стыдно, Артемий!

— А ну вас… Что я — мешок: ничего не чувствую, разве!

— Киргизок своих пошли.

— Отстань ты с киргизками. Мало что…

Вскрикнула:

— Мало что? Ну, так и я могу по-своему распоряжаться. Тело мое.

— Липа!..

— Ладно. Отстань. А к Василию Антонычу пойду. Отчего не пойти, раз муж разрешает. Можно. Валяй, Олимпиада Семеновна, спасай отечество… И-их, Сусанины…

Открыла дверь в залу, позвала:

— Василий Антоныч!..

— Ась? — отозвался Запус, скрипнул чем-то.

— Можно на минуточку?

Опять шаг. С порога на пол царапают сапогом — Запус, он ногой даже спокойно не может:

— Чем могу служить? — И смеется.

— Алимбек программу большевиков просит.

— Он? Да он по-русски только ругаться умеет.

— Старик, говорит, переведет. Поликарпыч.

Даже, кажется, ладонями хлопнул.

— Чудесно! Могу. Я сейчас принесу…

— А вы заняты? К вам можно посидеть?

— Ко мне? Пожалуйста. Во-от везет-то. Идемте. Сергевне бы сказать насчет самовара.

— Алимбек скажет.

И будто весело:

— Скажи, Алимбек.

— Верно, скажи. А программу я тебе сейчас достану, принесу. Непременно надо на киргизском языке напечатать.

Остальное унес в залу и дальше — в кабинет…

Слез Кирилл Михеич с полатей. Артюшку догнал в сенях. Тронул за плечо. Сказал тихонько:

— Я, Артюш, от греха дальше — пойду ее позову обратно. Скажи пошутил.

Артюшка быстро повернулся, схватил Кирилла Михеича за горло, ткнул затылком в доски сеней. Выпустил и, откинув локоть, кулаком ударил его в скулу.

Тут у стены и нашел его Запус, вернувшийся с книжкой:

— Киргиза не видали? Работника?

— Нет.

— Передайте ему, пожалуйста. Он, наверное, сейчас придет — Сергевну ищет.

Так с книжкой и вышел Кирилл Михеич.

Поликарпыч на бревне вдевал нитку в иголку — все никак не мог попасть. Сидел он без рубахи, — лежала для починки она на коленях. Костлявое тело распрямлялось под жарой, краснело. Увидав Кирилла Михеича, спросил:

— Книжкой антиресуешься. Со скуки помогат. Я ране любитель был, глаза когда целыми находились. Гуака читал? Потешно…

И, указывая иголкой на прыгавших подле бревна воробьев, сказал снисходительно:

— Самая тормошивая птица. Прямо как оглашенные…

Машинист парохода «Андрей Первозванный», т. Никифоров, был недоволен. Он говорил т. Запусу:

— Народное добро из-за буржуев тратить — все время под парами стоим. Сделать один рейс по Иртышу и снести к чортовой матери все казацкое поселение. Не лезь против Советской власти, сука! Я этих курвов-казаков по девятьсот пятому году знаю.