же документ. Уходит пять минут на распечатку. Единственное, что я делаю, — меняю название месяца.
— И никто никогда не задавал вопросов? — поинтересовался Брунетти, представив себе, во что, должно быть, обходятся им одни только свежие цветы.
— Вице-квесторе однажды задал, — ответила она, потянувшись за плащом.
Брунетти взял его со стола и помог ей. Ни один из них не счел уместным вспомнить, что контора, на которую она работает, будет открыта еще три часа.
— И что он сказал?
— Он хотел знать, почему мы каждый месяц тратим на цветы больше, чем на офисные принадлежности.
— Как вы это ему объяснили?
— Извинилась, сославшись на то, что перепутала цифры в колонках, и пообещала, что такое больше не повторится. — Она протянула руку, взяла сумочку и перекинула длинный ремень через плечо.
— И чем все закончилось? — Брунетти был заинтригован.
— Больше такое не повторилось. Это первое, что я делаю, перед тем как распечатать ежемесячный отчет. Меняю местами суммы, потраченные на цветы и офисные принадлежности. Теперь он счастлив. — Она взяла пакет, на котором Брунетти успел заметить надпись «Боттега Венета», и устремилась к двери кабинета.
— Синьорина, — окликнул он, чувствуя себя неловко от необходимости напоминать. — А моя просьба?
— Утром, комиссар. Процесс идет, — проговорив это, она кивнула в сторону компьютера, так как одна рука ее была занята сумкой, а вторая поправляла прядь волос.
— Но он же выключен, — удивился Брунетти.
Она прикрыла глаза всего на долю секунды, но он все равно это заметил.
— Поверьте мне, комиссар. Утром. — Ее слова его не убедили, потому она добавила: — Помните: я — ваши глаза и нос, комиссар. Завтра утром вы первым делом получите всю информацию, какую только можно найти.
Хотя дверь ее кабинета и была открыта, Брунетти все-таки подошел к ней, словно желая проследить, что синьорина Элеттра благополучно пройдет через нее.
— Arrivederci, Signorina. Е grazie.[23]
Она улыбнулась и упорхнула.
Брунетти постоял немного, спрашивая себя, на что употребить оставшуюся часть дня. Ему не хватало энергии и напористости синьорины Элеттры; пожалев об этом, он отправился в свой кабинет. На столе он обнаружил записку, в которой сообщалось, что звонил граф Орацио Фальер.
— Это Гвидо, — произнес комиссар, когда тесть подошел к телефону.
— Рад тебя слышать. Мы можем поговорить?
— Насчет Паолы?
— Нет, по поводу другого дела, о котором ты просил меня навести справки. Я поговорил с человеком, с которым у нас общие банковские дела, и он сказал мне, что на один из зарубежных счетов Митри постоянно поступали крупные суммы денег, а потом снимались оттуда, и так продолжалось примерно до прошлого года. — И, не дав Брунетти перебить себя, граф уточнил: — Речь шла о цифре в пять миллионов франков.
— Франков? — переспросил Брунетти. — Швейцарских?
— Ну уж во всяком случае не французских, — произнес граф таким тоном, словно французский франк — то же, что латвийский лат.
Брунетти понимал, что не следует пытаться узнать у тестя, откуда и каким образом он получил эту информацию: ей и без того можно было доверять безоговорочно.
— Это единственный счет?
— Единственный, о котором мне стало известно, — ответил граф. — Но я еще кое-кого поспрашивал и, возможно, сообщу тебе что-нибудь позже на неделе.
— Он не сказал, откуда поступали деньги?
— Из нескольких стран. Погоди-ка, сейчас посмотрю, у меня где-то записано. — Граф положил трубку на стол, а Брунетти придвинул к себе лист бумаги. Он услышал на том конце провода удаляющиеся, потом приближающиеся шаги. — Ну вот, — начал граф. — Нигерия, Египет, Кения, Бангладеш, Шри-Ланка и Кот- д'Ивуар. — Последовала долгая пауза, затем граф произнес: — Я пытался по-разному объяснить источник этих начислений: наркотики, оружие, женщины. Но здесь кое-что не сходится.
— Прежде всего, эти страны слишком бедны, — задумчиво сказал Брунетти.
— Вот именно. Но ведь деньги шли именно оттуда. Были еще кое-какие суммы, значительно меньше, из европейских стран и Бразилии. Деньги всегда поступали на счет в местной валюте, а потом часть отсылалась обратно, но в долларах — непременно в долларах.
— В те же самые страны?
— Да.
— И сколько?
— Я не знаю, больше он не пожелал ничего рассказывать. Этим ограничивался размер его обязательств передо мной.
Брунетти понял: это все и продолжать расспросы смысла нет.
— Спасибо, — поблагодарил он.
— Как ты думаешь, что это значит?
— Пока не знаю. Я должен подумать. — Он решил попросить графа еще об одной услуге. — Мне нужно кое-кого найти.
— Кого?
— Человека по имени Палмьери, наемного убийцу, во всяком случае, он явно занимается подобными делами.
— Какое отношение это имеет к Паоле? — поинтересовался граф.
— Вероятно, он причастен к убийству Митри.
— Палмьери?
— Да. Зовут его Руджеро. Думаю, он родом из Портогруаро. Но в последний раз он заявил о себе в Падуе.
— Я знаком со многими людьми, Гвидо. Посмотрю, может, что-нибудь удастся выяснить.
Брунетти очень хотелось попросить тестя быть осторожнее, но он подумал: граф не был бы тем, кем стал, если б осторожность не вошла у него в привычку на всю жизнь.
— Вчера я разговаривал с Паолой, — произнес Фальер. — Кажется, она в порядке.
— Да. — И, осознав скупость своего ответа, Брунетти добавил: — Если мои подозрения верны, она непричастна к смерти Митри.
— Конечно нет, — немедленно отозвался граф. — Она ведь была с тобой в тот вечер.
Брунетти заставил себя проглотить первый вариант ответа и пояснил спокойно:
— Я имею в виду не тот смысл, какой вкладываем в слово «причастна» мы, а тот, какой подразумевает она: что ее действия спровоцировали это убийство.
— Даже если это правда… — начал граф, но, внезапно утратив интерес к гипотетическим построениям, сказал обычным голосом: — Я бы на твоем месте попробовал выяснить, чем он занимался в тех странах.
— Я так и поступлю. — Брунетти учтиво попрощался и повесил трубку.
Кения, Египет и Шри-Ланка — все эти государства страдали от насилия и убийств, но из тех газет, что читал Брунетти, он вынес убеждение, что никаких общих оснований в этой агрессии не прослеживалось и группировки, бравшие на себя ответственность за теракты и преступления, ставили перед собой совершенно разные цели. Сырье? Брунетти был недостаточно силен в вопросах мировой экономики, чтобы судить, что именно могло потребоваться от этих стран ненасытному Западу.
Он взглянул на часы: начало седьмого. Комиссар полиции, особенно если он все еще официально находится в так называемом административном отпуске, несомненно, может отправляться домой.
