ребенку трудно сидеть. Он очень старался сесть, но все время опрокидывался. И не ходил почти до двух лет. Мы его таскали по всем врачам Бирмингема, но они не могли понять, в чем дело. Наконец Клео сказал: наверно, придется свозить его в клинику Майо, может, там чем-нибудь помогут. Я нарядила Альберта в морской костюмчик и фуражку. Помню, был холодный январский день, и когда Клео с малышом сели в вагон, и поезд тронулся, Альберт стал крутиться у него на руках, — меня искал.

До чего тяжело было смотреть, как они уезжают! Я пришла домой с таким ощущением, будто у меня вырвали сердце. Альберта держали там три недели, все обследования провели, и каждую минуту, пока их не было, я молилась: «Господи, пожалуйста, пусть у него ничего не обнаружат, пусть мой мальчик окажется здоров!»

Когда Клео вернулся, он сначала ничего мне не сказал, а я и не спрашивала. Наверно, не хотела знать. Он привез фотографию: они с Альбертом сидят на каком-то полумесяце со звездами позади. Этот снимок я до сих пор храню и не расстанусь с ним за миллион долларов.

А после ужина он усадил меня на диван, взял за руку и говорит: «Мамочка, я хочу, чтобы ты держалась молодцом». Сердце у меня так и упало. Врачи сказали ему, что наш мальчик при рождении получил травму, вызвавшую кровоизлияние в мозг. «Он умрет?» А Клео ответил: «Ох, нет, милая, физически он абсолютно здоров. Его всего проверили, с ног до головы». Когда я это услышала, у меня словно камень свалился. Я сказала: «Спасибо Тебе, Господи!» — и встала, но Клео удержал меня: «Подожди, милая, ты должна ещё кое-что знать». А я говорю: «Раз малыш здоров, меня больше ничего не интересует». Но он усадил меня обратно. «Мамочка, нам придется кое-что серьезно обсудить». И объяснил: врачи сказали, что Альберт может прожить долго и болеть не будет, но что касается умственного развития, то он останется на уровне четырех-, пятилетнего ребенка. На всю жизнь. И порой такая тяжкая ноша — иметь ребенка с подобным дефектом — оказывается непосильной для родителей. Клео сказал, что есть специальное заведение… Но я не стала его слушать. «Ноша? — удивилась я. — Разве можно называть тяжкой ношей такого замечательного, милого и доброго малыша? Кто мог такое придумать? Боже мой, да Альберт с первой минуты стал радостью всей моей жизни. В целом мире нет малыша с такой чистой душой, как у него». И много лет спустя, когда у меня портилось настроение, стоило мне взглянуть на Альберта, — и все как рукой снимало. Я не знала ни дня отдыха, но мне это было не в тягость. Ни разу у него в голове не возникло недоброй мысли. Он просто не знал, что на свете существует зло.

Многие огорчились бы, родись у них неполноценный ребенок, но мне кажется, Господь Бог сделал его таким, чтобы уберечь от страданий. Он даже не догадывался, что на земле есть плохие люди. Он всех любил, и все любили его. Я действительно всем сердцем верю, что Бог послал мне ангела, и иногда мне прямо не терпится попасть на небеса, чтобы снова его повидать. Мы были с ним большие друзья, и мне очень его не хватает. Особенно на Пасху.

Миссис Тредгуд взглянула на свои руки.

— Ну, раз мне придется ещё немного побыть здесь, я вспомнила о той картинке, что у меня дома в спальне висит. Там индейская девушка с веслом плывет в каноэ по реке в лунном свете. Она одета, и я попрошу Норриса, когда у него найдется свободная минутка, заскочить ко мне и принести эту картинку.

Миссис Тредгуд вытащила что-то из коробки с крекерами, и глаза её мгновенно загорелись.

— Ой, Эвелин, поглядите-ка, я приз нашла! Маленький цыпленок. Прелесть какая! — И она радостно показала подруге игрушку.