пусть остается.

А он оказался забавным, этот мальчишка. Чуть штаны с себя не стянул, так обшаривал карманы в поисках десятицентовика. Хотел посмотреть, как Салли Рэнд танцует «Белые птицы в лунном свете» — прочитал в афише и загорелся. Он так и не нашел ни цента, но билетерша в стеклянной будке пожалела его и пропустила бесплатно.

Ожидая конца представления, Смоки нашел четверть доллара и подумал, что теперь им хватит на два бифштекса по десять центов в гриль-баре. Им сегодня ещё не удалось поесть как следует, если не считать банки венских сосисок да нескольких заплесневелых крекеров. Смоки закурил сигарету, которую обнаружил в смятой сигаретной пачке: кто-то недоглядел и выбросил, и тут мальчишка вылетает из театра чуть ли не на крыльях.

— Ой, Смоки, как жалко, что ты не видел ее! Она самая красивая, самая замечательная женщина в мире! Это просто ангел, который спустился с небес!

Пока они ели, мальчишка без умолку тараторил об этой Салли Рэнд. После бифштексов им не хватило тридцати центов на комнату в отеле, и они отправились к Грант-парку в надежде переночевать в какой- нибудь из лачуг, которые бродяги ладили из толя, картона и остатков всякой рухляди. В случае удачи в парке можно было отыскать пустое жилье, и в ту ночь им повезло.

Перед сном мальчишка, как всегда, попросил:

— Расскажи, Смоки, где ты побывал, кем работал.

— Так ведь я уже рассказывал.

— А ты ещё раз расскажи.

И Смоки стал вспоминать те времена, когда он подрабатывал в Балтиморе в ресторане «Белая башня», где все так сверкало чистотой, что есть можно было прямо с пола. Потом вспомнил, как вкалывал на угольной шахте под Питсбургом.

— Знаешь, тамошние ребята могли есть крыс, а я нет, не мог. Крысы столько раз спасали нам жизни, и меня вот спасли однажды. Они первыми чуют газ в шахте.

Как-то мы с одним стариком работали глубоко под землей, копали, и вдруг мимо нас промчались сотни две крыс со скоростью больше шестидесяти миль в час. Я-то ничего не понял сначала, а этот старик негр швырнул кирку и заорал: «Бежим!» Я побежал что было сил, тем и спасся. И если я теперь вижу крысу, то не трогаю, пусть себе идет по своим крысиным делам. Я их, парень, очень уважаю.

Мальчишка, уже засыпая, пробормотал:

— А какая у тебя была самая плохая работа?

— Самая плохая? Дай подумать… Я делал много такого, чего порядочный человек делать не станет, но, наверно, хуже всего было в двадцать восьмом году, когда я работал на скипидарном заводе в Винегар- Бенде, в Алабаме. К тому времени я уже два месяца ел одни консервированные бобы и так обнищал, что пятицентовик казался мне размером с оладью. Я уж думал, что никогда не получу работы. Из белых там работали одни каджуны,[19] их ещё называли скипидарными ниггерами. Белый от такой работы мог подохнуть. Я протянул пять дней, а потом три недели блевал от этого запаха: все пахло скипидаром — волосы, кожа, даже одежду пришлось сжечь.

Внезапно Смоки замолчал и поднялся. Услышав топот и крики, он сразу понял, в чем дело. Последние два месяца Американский легион[20] взялся разгонять лагеря безработных, камня на камне не оставлял. Ему было приказано вымести поганой метлой всю нечисть, которая позорит город. Смоки крикнул мальчишке:

— Вставай! Уходим!

Они бросились со всех ног, и с ними ещё двадцать два обитателя этого гувервилля,[21] нашедших в ту ночь приют в парке. Было слышно, как они ломятся через доски и картон и как рушатся крытые толем лачуги под ударами ломиков и железных труб.

Смоки повернул налево, но вскоре начал задыхаться и лег, потому что знал — с его легкими ему не убежать, в два счета загребут.

Смоки прижался к земле и затаился, ожидая, пока закончится облава. Мальчишка, наверно, успел удрать и теперь ждет его где-нибудь в безопасном месте.

Когда все затихло, он вернулся к лагерю посмотреть, не осталось ли целой лачуги. Но небольшой самодельный городок превратился в груду листов толя и обломков картона и фанеры. Все хижины были разрушены. Он уже собрался уходить, как вдруг услышал голос:

— Смоки!

Мальчишка лежал неподалеку от их лачуги. Смоки подошел к нему.

— Что с тобой?

— Я знаю, ты говорил мне никогда не развязывать ботинки, вот шнурки и запутались. Я споткнулся.

— Тебя ранило?

— Меня, кажется, убило.

Смоки присел на корточки. У парня была разбита голова.

— Знаешь, Смоки, я думал, бродяжничать это весело… вовсе это оказалось не весело…

Он закрыл глаза и умер.