возобновить ухаживания. Но она не появлялась. Вышли все, кроме этой парочки. Через некоторое время Маргет выглянула наружу, посмотрела по сторонам – все ли разошлись, обернувшись, кивнула головой и поспешно покинула церковь. Я огорчился: это означало, что ухаживания возобновит мой двойник. Потом появился Шварц, и я последовал за ним – все вверх и вверх по узкой, тускло освещенной лестнице, которой пользовались крайне редко; она вела в роскошные апартаменты покойного мага в южной башне замка. Шварц вошел и тотчас прикрыл за собой дверь, но я, не дожидаясь приглашения, проник в комнату сквозь тяжелые деревянные створки двери и замер, выжидая. В другом конце комнаты пылал огромный камин, и возле него сидела Маргет. Она поспешила навстречу гнусной нежити, кинулась в его объятия и поцеловала его, а он – ее; потом снова – она, снова он и так далее и так далее, и мне стало тошно от этого зрелища. Но я терпел, я решил узнать все до мельчайших подробностей, выпить горькую чашу до дна. Тем временем они – рука об руку – подошли к кушетке, уселись, тесно прижавшись друг к другу, и все началось сначала – они поцеловались – раз, другой, третий – ничего отвратительнее я в своей жизни не наблюдал. А Шварц своими нечестивыми пальцами приподнял ее прелестное личико за подбородок – я бы никогда не отважился осквернить свою святыню, – заглянул в лучистые глаза Маргет, мои по праву, и лукаво сказал:

– Ах ты, маленькая предательница.

– Предательница? Я? Почему, Эмиль?

– Ты не сдержала свое слово вчера вечером.

– Ошибаешься, Эмиль, сдержала.

– Кто угодно, но не ты! Ну, скажи, что мы делали? Куда ходили? И за дукат не вспомнишь!

Лицо Маргет выразило удивление, потом замешательство, потом – испуг.

– Странно, – молвила она, – очень странно… необъяснимо. Мне кажется, я позабыла все на свете Но помню наверняка – я вышла из комнаты и бродила где-то почти до полуночи; я знаю это, потому что мать корила меня и дознавалась, почему меня так долго не было. Мать очень тревожилась, а я ужасно трусила, как бы она не догадалась. А что было до этого – совершенно вылетело из головы. Ну не странно ли?

Тут дьявол Шварц весело рассмеялся и пообещал разгадать загадку за один поцелуй. И он рассказал Маргет, как встретил ее; она брела, будто во сне, и мечтала о нем; как он обрадовался, увидев, что она целует воздух, воображая, что целует его. Оба посмеялись над этим забавным случаем, выбросили его из головы и снова принялись осыпать друг друга ласками, нежными словечками и вовсе позабыли о происшествии.

Они разглагольствовали о «счастливом дне» – слова эти жгли меня, как раскаленные уголья! Осталось лишь уговорить мать и дядю, они, конечно, согласятся. И парочка размечталась о будущем – влюбленные строили его из солнечного света, радуг и веселья; они так упивались своими золотыми мечтами, что вовсе захмелели от счастья: слова уже не могли выразить предвкушение блаженства и замирали на губах, уступая место истинно богатому языку любви, молчаливому общению душ – вздымающаяся грудь, глубокий вздох, долгое объятие, голова на плече у возлюбленного, затуманенные негой глаза, нескончаемый поцелуй…

И тогда я утратил всякое самообладание! Проплыв по воздуху, я окутал их, будто невидимое облако! В мгновение ока Маргет превратилась в Лисбет: она вскочила, воспламененная божественной страстью ко мне; я отступал все дальше и дальше, и она послушно следовала за мной; но вот я остановился, и она, задыхаясь, упала ко мне в объятия, прошептав:

– О, мой единственный, кумир мой, как тягостно тянулось время ожидания, умоляю, не оставляй меня одну!

Двойник поднялся очень удивленный, вытаращился на Маргет с дурацким видом, задвигал беззвучно губами, тщетно пытаясь что-то сказать. Вдруг его осенило, и он направился к девушке со словами:

– Опять сонохождение – однако как это быстро на нее находит!… И как она удерживается в такой наклонной позе и не падает?

Двойник подошел к нам, продел сквозь меня руки и обнял Маргет.

– Проснись, дорогая, – заклинал он ее с нежностью, – стряхни с себя сон, невыносимо видеть тебя такой.

Лисбет высвободилась из его рук и бросила на него взгляд, полный удивления и оскорбленного достоинства, сопроводив его возмущенным:

– Вы забываетесь, господин Шварц!

С минуту змей не верил своим ушам, потом опомнился и сказал:

– О, приди в себя, дорогая, мне мучительно видеть тебя в таком состоянии. А не можешь проснуться, поди приляг на диван, усни настоящим сном; а я буду твоим любящим стражем, моя дорогая, и уберегу тебя от чужих глаз. Пойдем, Маргет, прошу тебя!

– Маргет? – глаза Лисбет вспыхнули от гнева. – Какая Маргет, скажите на милость? За кого вы меня принимаете? И почему позволяете себе такую фамильярность? – Лисбет немного смягчилась, заметив его жалкую растерянность и горестное недоумение, и добавила: – Я всегда проявляла к вам учтивость, господин Шварц, и это очень недобро с вашей стороны – оскорблять меня столь бессмысленным образом.

Несчастный, страшно сконфузившись, не знал, что ответить, и выпалил:

– О, мое бедное дитя, стряхни сон, приди в себя, моя милая, давай снова погрузимся всей душой в мечты о счастливом дне нашей свадьбы…

Это было уже слишком. Она возмущенно прервала его фразу, даже не выслушав, что он хотел сказать.

– Убирайтесь прочь! – приказала Лисбет. – У вас помутился разум, вы пьяны. Убирайтесь немедленно! Вы мне отвратительны!

Двойник со смиренным видом направился к двери и, вытирая глаза платком, пробормотал:

– Несчастное дитя! У меня сердце разрывается, как погляжу на нее.

Милая Лисбет, она была еще девчонкой – то солнце, то дождь, то решительность и отвага, то слезы. Вот и сейчас она прижалась к моей груди и, всхлипывая, умоляла:

– Люби меня, мой дорогой, дай мир моей душе, залечи мои раны, помоги забыть, как оскорбил меня этот