Как же я обрадовалась, когда после этих дней мучительного безделья в Стамбул, наконец-то, приехала российская делегация! Я мертвой хваткой вцепилась в Лешу Громова (он был тогда еще на технической должности главы пресс-службы) и потребовала, чтобы он немедленно организовал нам встречу с главой кремлевской администрации Александром Волошиным. И Громов, который, как потом выяснилось, мечтал занять место тогдашнего президентского пресс-секретаря Дмитрия Якушкина, рьяно бросился исполнять мою просьбу.

Волошин поселился в том же отеле, что и Ельцин, самой красивой гостинице Стамбула – Swiss Hotel Bosphorus, и вечером мы с удовольствием отправились к нему в гости.

В интерьере своего шикарного номера Волошин, почти насмерть заморенный годом кремлевской борьбы за выживание, смотрелся как только что освобожденный узник Освенцима.

Ввалившиеся щеки стильно подчеркивались мумифицированно-желтым цветом лица, а при взгляде на его фигуру было не вполне понятно, на чем там вообще висит костюм.

Впрочем, сам Стальевич отчаянно, из последних сил, не подавал виду. Почти не шатаясь, он вышел к нам навстречу, бодро поздоровался со всеми за руки (холодной, как лед, бескровной, мумифицированной рукой), и провел к себе.

Вслед за нами в полуоткрытую дверь волошинского номера незаметно проскользнул несчастный президентский пресс-секретарь Дмитрий Якушкин, которого все журналисты тогда чморили. Пока мы рассаживались на волошинской кровати, пресс-секретарь прятался то ли в прихожей, то ли в уборной. И только когда мы уже начали разговаривать, он беззвучно шмыгнул в комнату и… – ко всеобщему изумлению – быстро полуприлег на соседней кровати, на бок, картинно подперев голову ручкой. Словом, опершись локтем о гранит. В этой вальяжной позе друзей круга Пушкина наш кремлевский меланхолический Якушкин так и провел безмолвно всю беседу.

Волошин же механически, как на подкосившихся ходулях, опустился рядом с изящным, раскрытым деревянным бюро, забитым уродливыми кремлевскими циркулярами. Практически не дрожавшими пальцами он достал и зажег сигарету. Которая вскоре, когда у него уже не хватало сил затягиваться и стряхивать пепел, начала красиво прожигать дорогое дерево.

Но в целом кремлевский доходяга держался молодцом. После того как он удачно приземлился в кресло, последним, что его слегка выдавало, было лишь мерное, едва заметное кругообразное покачивание головы вместе с верхней частью туловища, вокруг собственной оси. Было такое впечатление, что сейчас глава администрации запоет звуком. Присмотревшись к этим циклическим движениями, я вдруг поняла, что Волошин просто спит с открытыми глазами.

В какой-то момент он все-таки попался.

На один из наших вопросов Волошин живо ответил:

– Ага.

– Чего ага? – удивленно переспросили девчонки.

– Угу… – пояснил Волошин. И продолжал сидеть, изображая, что не спит.

Глаза его то и дело как-то сами собой закатывались (точно так же, как если спящему зверю пробовать поднять веко), но он чудовищным усилием воли смаргивал и продолжал дарить нам рассредоточенный, сведенный даже не на переносице, а на вечности, мутный взгляд спящего Будды.

Малкина решила, что глава администрации просто устал говорить о политике и поэтому с ним надо срочно побеседовать о любви:

– Александр Стальевич, а вот скажите: а какие вам женщины нравятся?

– Тарелки, – сомнамбулически проговорил Волошин. Оказалось, что он отвечал на предыдущий вопрос, заданный Нетребой – про его хобби.

– Я в молодости раскрашивал тарелки. Разрисовывал, а потом сам обжигал. Красиво получалось.

– Неужели у вас до сих пор остались эти тарелки? Можете показать?

– Не-а. Все продал, – флегматично признался кремлевский аскет. – Денег тогда не было, вот и продал.

Нетреба, которой редакция Аргументов и Фактов дала задание написать заметку о человеческом аспекте Волошина, взмолилась:

– Ой, Александр Стальевич! А расскажите, что вы вообще обычно делаете на досуге? Тут я уже не выдержала:

– Нетреба, да ты что, издеваешься над ним, что ли? Ну какой ему еще досуг?! Ты посмотри на него!

Стальевич удивленно вскинул на меня закрывающиеся глаза и жалко улыбнулся:

– Слушай, а что – правда заметно, да? Я действительно уже неделю не спал…

Поняв, что пользы сейчас от Волошина – как от козла молока, мы оставили его отдохнуть, договорившись попозже вместе пойти поесть.

Несмотря на странноватую компанию, это был один из самых красивых ужинов в моей жизни. Потому что вид на Босфор из ресторана Свисс-отеля – просто офигительный. Да и закат в тот день был какой-то запредельный.

Впрочем, глава администрации всего этого не видел, потому что сидел рядом со мной спиной к окну. А сил вертеть головой у него не было.

Работа вилкой Волошину тоже давалась с трудом. И тем более уж он не мог координировать сразу два процесса: еду и речь. Поэтому вилка со спасительным кусочком пищи то и дело безвольно зависала где-то на полпути между волошинской тарелкой и его же ртом.

Фальшиво пытаясь синтезировать в одном флаконе стерву-журналистку и заботливую женщину, я проговорила:

– Александр Стальевич, вот доешьте, пожалуйста, этот кусочек. А потом объясните мне: НУ ВОТ ЗАЧЕМ