Умение философствовать, размышлять в Сократовском понимании не есть привилегия какой-то избранной когорты людей, 'торговцев мудростью'. Это способность, потенциально заложенная в каждом человеке, ибо каждый должен научиться владеть своим умом, своим духом, чтобы извлекать истину. И к Сократу это умение пришло не сразу и не как дар природы, а только в зрелом возрасте и в результате глубоко личного размышления над изречением эллинской мудрости: 'Познай самого себя!' Тяжкий труд познания привел его однажды к осознанию того, как мало он еще, в сущности, знает, хотя знал он намного больше тех, кто кичился своей образованностью. Сократ вывел формулу 'ума' и 'глупости', до сих пор непревзойденную: 'Я знаю, что ничего не знаю, а другие не знают даже этого'. Осознание относительности собственных познаний о мире и о самом себе стало с тех давних пор важнейшим мотивом общекультурного развития личности, признаком ее духовной зрелости. Но как убедить в этом Продика и ему подобных?

Не надо думать, что эта беседа Сократа 'не касается' наших современников. Разве не просматривается нечто йпродиковское' в таком достаточно распространенном явлении, как полуобразованность, особенно заметном на фоне нынешнего расцвета науки и авторитета просвещения? Речь идет не об образовательном цензе (не о том, что 'закончил' и какой диплом имеет человек), а об отношении к науке, о способности мыслить самостоятельно, творчески. К сожалению, потребность в истине и в правде, которая была движущим мотивом деятельности Сократа, развитая способность 'ищущего мышления', то есть ума, не удовлетворяющегося 'готовыми' истинами, свободного от догматизма и своеволия, - все это еще не стало привычной нормой 'поведения мысли' каждого образованного человека. Многие живут в блаженном состоянии всеведения и всезнания, своеобразной лености мысли. Ощущение 'все знаю', подогреваемое ежедневно впитыванием разнородной информации, огромного потока сведений 'обо всем понемножку', которые оседают в памяти без соответствующей обработки мыслью, - оно-то и есть характерный признак современной полуобразованности. В этом случае не качество самостоятельно переработанной информации, органически включенной в систему накопленных знаний, а количество Лишь внешне, поверхностно усвоенных данных оказывается мерилом умственной развитости, интеллектуальности индивида.

В данной связи представляется спорным ходячее мнение о том, что современная молодежь умнее предыдущих поколений. Этот новоявленный миф строится на подмене отнюдь не тождественных понятий 'информированности' и 'ума'. Вспомним известный тезис Гераклита относительно того, что 'многознание не научает быть умным'. Современные 'дети', бесспорно, информированнее отцов; поражают последних обилием самых разнообразных сведений и неожиданностью задаваемых вопросов. Но из этого вовсе не следует, что они в то же время обязательно и 'умнее'. Академик физик Е. Велихов замечает: 'Школьник сегодня знает много, но общечеловеческая ценность таких знаний пока ничтожно мала. Они - лишь ступенька на пути к настоящей образованности... Стремление переосмыслить известное, приумножить человеческие знания, привнести свой личный вклад в дело познания мира и есть, на мой взгляд, истинная современность, истинная образованность'.

Полуобразованность кичлива и опасна в обеих своих крайностях: и в форме 'туповатой рассудительности' (Платон), имитирующей процесс мышления, а на самом деле вращающейся в замкнутом кругу застывших представлений и понятий и потому лишающей разум возможности 'заговорить' языком самого исследуемого предмета или явления; и в форме 'совершенной греховности' (Фихте), то есть анархического своеволия интеллектуального выскочки, упивающегося авторитарной силой индивидуального опыта познания, способного 'сочинять'

истину и разучившегося выводить ее из существа дела. Полуобразованность - это определенный принцип поведения мышления, сколько угодно 'образованного', но начисто лишенного навыков совместного искания истины, самоуверенного, несамокритичного и потому всегда категоричного. Неприглядность невежества и глупости 'по рождению' не идет ни в какое сравнение с невежеством 'образованным', ибо тут, как говорится, дело сделано и вряд ли можно помочь тому, кто уже 'набит знаниями'.

Он еще и посмеется над тем, кто 'знает, что ничего не знает', и - на манер чеховского профессора Серебрякова - поучающе скажет:

'Дело надо делать, господа!' И ему невдомек, что, прежде чем 'дело делать', надо бы хорошо попять, усвоить смысл (и не узкопрагматический, а именно всеобщий, человеческий смысл)

самого дела и то, как его делать.

Разница между кажущейся и подлинной образованностью начинается в тот момент, когда овладение 'готовым' знанием, добытым предшествующими поколениями, перестает быть самоцелью ('ученичеством') и не обладание истиной, а способ ее отыскания, обнаружения становится лейтмотивом процесса познания. Ведь 'учиться' (а это не то же самое, что подвергаться процессу обучения) означает не что иное, как мыслить, превращаться в мыслящего человека, движимого неудовлетворенной потребностью познать окружающий мир и самого себя.

Когда сценический Сократ просит Продика назвать хотя бы одну истину, которую тот открыл и которую бы не знали до него, он преследует более серьезную цель, чем просто установить факт невежества или банальности познаний красноречивого оратора. Сократу важно показать, почему такие, как Продик, в лучшем случае способные путем софистических ухищрений рассудка обнажить иллюзорность той или иной истины, совершенно не готовы к тому, чтобы ее открыть и быть небанальными. Причина этого заключена, используя современную терминологию, в догматизме мышления, в начетническом складе ума.

В отличие от Сократа, Продик никогда не раздваивался и не вступал в противоречие с самим собой, ему неведома драма рождающейся мысли, преодоления заблуждений, а стало быть, и радость познания. И не потому, что Продик лишен таланта или чего-то не понимает. Таких, как он, не интересует существо дела, исследуемого предмета. Они равнодушны к тому, что В. И. Ленин назвал 'объективностью диалектики', отметив гегелевскую мысль о том, что 'диалектику часто рассматривали как некоторое искусство, как будто она основывается на какомто субъективном таланте, а не принадлежит к объективности понятия' [См.: Ленин В. И. Полы. собр. соч., т. 29, с. 204. Цит.

по: Гегель. Наука логики. М., 1972, т. 3, с. 296.]. Догматик потому и не способен к мысленному диалогу, что он утратил связь с живой, постоянно движущейся реальностью, которую догматическое мышление схватывает в лучшем случае лишь как 'внешнюю объективность'.

Обходя суть дела увертками, софистика всячески эксплуатирует идею относительности истины и подчеркнуто, нарочито демонстрирует свое неприятие твердолобого догматизма. Но это тоже догматизм, так сказать, наизнанку, догматизм релятивистского толка... Рассказывают, знаменитые индийские 'критики' однажды усомнились в истинности старого представления о том, что мир покоится на слоне. А на чем стоит слон? - спросили они, и когда им ответили, что слон стоит на черепахе, они успокоились. Но даже в том случае, если бы они, подобно любознательным детям, мучающим взрослых своими бесконечными 'почему?', продолжали бы допытываться дальше и, скажем, узнали затем, что черепаха тоже на ком-то стоит, истина не стала бы ближе. Ведь успехи познания зависят все-таки не от умения спорить или 'добывать' истину, хотя это и важно. Гораздо существеннее то, на какой почве познавательный процесс происходит, как связаны между собой мышление и бытие. 'Учителя мудрости', искусные в спорах и логистике, исходили из мира застывших вещей и мира застывших понятий и потому были биты Сократом. Для последнего действительность не только 'есть', она еще и 'становится', постоянно движется, изменяется, так что истинная сущность любого предмета или явления раскрывается в процессе его познания, то есть мышление и бытие выступают моментами одного и того же реально-исторического диалектического процесса.

Разум дай человеку для того, чтобы проникать в суть вещей и в смысл событий, скрытых чаще всего за 'корой' явлений. К сожалению, заложенное в природе человеческого мышления стремление во всем 'дойти до самой сути' реализуется в обыденной практике не так часто, как самонадеянно полагают многие из нас. Это относится не только к сложным - 'мировым', 'вечным' вопросам бытия, но и к повседневной жизни, к бытующим представлениям ('даже поэты без конца твердят, что мы ничего не слышим и не видим точно' [Платон. Соч. В 3-х т. М., 1970, т. 2, с. 23.]). Не отгораживаясь от 'мирской суеты' и делая предметом своего заинтересованного внимания весь окружающий мир, философия преследует благороднейшую цель - объяснить мир, найти истину, научив людей не просто 'глазеть', а 'видеть'.

Истина же, по Сократу, открывается людям лишь тогда, когда они сходятся в общем признании чего-то, когда объективность выступает как 'духовная всеобщность' (на этот момент В. И. Ленин обратил особое внимание [Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 29, с. 247, 248.]), что и придает процессу познания подлинно человеческий, 'общительный' характер, делает его актом культуры.