…Сейчас ей казалось, что в этом не было ничего хорошего — в том, что через какое-то время они ушли. Потому что сейчас она стояла в леске напротив длинного, держащего в руке пистолет. И голова шла кругом, потому что то, что происходило, было неправильно. А уж то, что могло произойти дальше, вообще не укладывалось ни в какие рамки.

— Короче, Савву не узнала — отвечаешь? — Равнодушный взгляд длинного стал очень испытующим, картинно разведческим. — Ну колись — если жить хочешь. Колись — узнала, да труханула, что братва его тебя потом… Ну?!

Она молча покачала головой. Молча не потому, что не раз отвечала уже на этот вопрос, — она бы ответила еще раз и с удовольствием сказала бы много чего еще. Просто ком стоял в горле, тормозя слова, — а в голове была звенящая пустота, не способствующая мыслительному процессу. Да и знала она откуда-то, что, что бы ни сказала, как бы горячо ни уверяла, что готова им помочь, как бы ни объясняла, что она им нужна, это не сыграет никакой роли. Потому что длинный предложил ее использовать, и у него ничего не вышло, и он еще вдобавок опозорился в ресторане перед маленьким, показав, что струсил. И сейчас ему важно реабилитироваться — и совсем не важно, что она говорит правду.

— Короче — минуту даю, — финально уронил длинный, деланно глядя куда-то мимо, на самом деле наблюдая за ней, может, думая, что он великий физиогномист и по выражению ее лица поймет все сразу. — Говори как есть — скажешь, жить будешь. Правду говори — и про то, откуда взялась, и про Савву, и вообще. Жить хочешь — говори. Все, минуту думай…

Минуты было слишком мало для таких серьезных мыслей. И слишком много в то же время — потому что их слишком много вдруг появилось в голове. Нечетких, обрывочных, отмечающих свое присутствие неясными вспышками.

Можно было сказать ему, что она, кажется, узнала этого Савву, но не уверена. Можно было сказать, что кто-то из сопровождавших его был, кажется, похож на того человека, но она не может дать стопроцентной гарантии. Можно было сказать… можно было сказать правду. Не вообще всю — но почти всю. Немного видоизмененную правду. Или сильно измененную. Что кончилось бы кое для кого очень плохо — но все же лучше для него, чем для нее. Но…

Она помотала головой, пытаясь прояснить сознание. Говоря себе, что все это глупо, неправильно, нелепо. И длинный просто ее пугает, она им нужна, она важна для них, и он не сможет, не посмеет…

— Ну че, не надумала? — Длинный сделал к ней шаг, а потом еще один, и она попятилась назад и наконец уперлась спиной в дерево, прижавшись к нему. — Ну как хочешь. Тогда кранты тебе — сечешь?

Она видела, как он поднимает пистолет, все еще не веря, что он это сделает, цепляясь за свое непонятно на

— Нет-нет, и не думай — я тебя не отпущу. Никуда не отпущу, понятно? И не мешай — я сама все сделаю…

Она не сопротивлялась, позволяя ласковым и нежным рукам скользить по телу, снимая платье, стаскивая колготки. Они даже не задерживались нигде, не пользовались возможностью погладить ее, или сжать, или ущипнуть — в них только ласка была и любовь, или нечто очень близкое к любви. И они были невинны, эти руки, они хотя и хотели секса с ней, но не думали сейчас о нем — и подталкивали ее в сторону ванны тоже абсолютно невинно. И точно так же помогали усесться в горячую ароматную пену.

— От Мюглера пена — я дня три назад купила, так и думала, что заедешь. — Вика робко улыбнулась. — Нравится? Я так счастлива — я для тебя специально. Заехала в «Пассаж» по делу, случайно в парфюмерный забрела — смотрю, прилавок с Мюглером твоим. И пена, и гель для душа, и крем — вот и накупила. Как чувствовала, правда. Ой, ну что я за дура — ты же курить, наверное, хочешь и пить? Я сейчас — прости!

Вика выскочила поспешно, едва не врезавшись в ею же заботливо прикрытую дверь, призванную сохранять поднимающийся над ванной пар. Тут же старательно прикрыв ее за собой — прекрасно помня, что Марина любит именно так, чтобы вода была ужасно горячей и в ванной пар висел.

— Я сейчас — одну секунду!

Она устало улыбнулась невидимой через дверь Вике, наслаждаясь обжигающей водой и ароматным запахом обожаемого Мюглера. Ощущая, как чуть подкрашенная голубым вода проникает внутрь, просачивается через все поры, отогревая жутко напряженное и разбитое тело, вымывая из него нервность и усталость. Обещая, что если она не будет торопиться и посидит тут подольше, она выйдет отсюда совсем другим человеком.

Совсем не той, которая полчаса назад звонила Вике из автомата, прислонившись к стене, потому что с трудом стояла, и голова плыла, и тошнило сильно, и голос был грубый и хриплый. Но полной сил и энергии, красивой, сексуальной, кокетливой и игривой, бездумной и оттого свободной. Такой, как всегда. Такой, какой была. Но не до этой поездки в лесок — а до начала всей этой истории.

Похоже было, что она абсолютно правильно сделала, что позвонила Вике. Ей совершенно случайно это пришло в голову — ну совершенно случайно. Эти ее высадили, как только оказались на шоссе, — маленький даже ей сказал через длинного, что им по Окружной надо, они через центр не поедут. Объяснил как бы, почему они ее не могут довезти. И она уже позже задумалась, что раз он ей объясняет такое, значит, она им нужна, значит, длинный просто ее пугал, оправдаться перед маленьким хотел и всеми остальными за то, что ничего не выходит из его идеи. А заодно хотел показать маленькому, какой он крутой.

И заодно на нее произвести впечатление — чтобы выглядело так, что это он ее пожалел и не стал убивать, по собственной инициативе. Не случайно ведь заявил после того, как она сделала все и еще стояла на коленях, с усилием сглатывая пересохшим ртом вязкие капли, а он уже застегнулся. «Считай, спас я тебя, сечешь? Ты меня перед пацанами подставила, а я тебя спас. Ладно, потом благодарить будешь — завалюсь к тебе на ночь как-нибудь, вот всю ночь и будешь спасибо говорить. Да и маловато одной ночи будет — за такое-то…»

Но тогда она ни о чем не думала — она тупо дошла до машины, тупо в нее села и даже не поняла толком, почему буквально через пять минут после того, как они отъехали от леска, снова оказалась на улице. И достала сигарету, прикуривая с пятой попытки, еле удерживая длинный черный цилиндрик с золотым фильтром в дрожащих пальцах. Чувствуя себя… нет, не заново родившейся, но абсолютно пустой. Возвращаясь в реальность, только когда кто-то из шумной компании проходивших мимо полупьяных молодых парней крикнул ей что-то.

— Э, пошли с нами, че скучаешь тут! — вот что он крикнул. И она огляделась нервно, подумав первым делом, что это вернулись эти. И увидев вместо них человек пять полупьяных убогих сопляков, смотрящих на нее, явно намеревающихся к ней подойти. И еще увидев, что, несмотря на оживленность шоссе, прохожих тут почти нет, одни новостройки кругом. И тут же шагнула к дороге, поднимая руку, говоря себе, что для полного счастья ей только не хватало, чтобы ее сейчас затащила куда-нибудь толпа малолетних ублюдков. И прыгая — если ее нервные некоординированные движения можно было назвать прыжком — в первую же затормозившую машину. Которая при виде приближающейся толпы предусмотрительно рванула с места под крики и свист.

Она растерялась, когда водитель — средних лет мужчина, интеллигентный такой, вежливый — спросил, куда ее везти. Естественно, ей надо было домой, куда еще? Но с другой стороны, ей совсем туда не хотелось — квартира напоминала слишком о многом, и на автоответчике наверняка была куча звонков, над которыми надо было думать и вспоминать все заново. А плюс туда мог завалиться длинный — которому ей пришлось бы открыть.

Водитель корректно молчал, видя, что она нервничает, давая ей собраться с мыслями. Давая время вспомнить, что ключи от квартиры уехавших на дачу родителей у нее дома — а больше ей некуда ехать. Разве что…

Вот тогда она и попросила водителя остановиться у ближайшего таксофона — потому что ей надо определиться. И он не заартачился, не стал бубнить — ей повезло с ним, он ведь даже про деньги ничего не сказал. И сделал, как она просила. И она вылезла с твердым намерением позвонить Виктору — позвонить и сказать, что надо срочно встретиться, что ей нужна помощь, и пусть он оставит на одну ночь свою семью и отвезет ее куда-нибудь, и успокоит, и вернет уверенность.

Но таксофон был занят, а когда освободился, очень скоро, кстати, она уже не хотела набирать номер