Проснулся в жарком липком поту. Сонно отодвинулся с испачканной половины кровати на другую сторону, снова провалился в темное сладкое неистовство, где толстые жаркие бабы, где все мои желания – закон, где я хватаю и пользую…

Странно, Кристина не снилась. Хотя сны вообще-то запаздывают. Может быть, приснится через десять лет, когда выветрится из сознания, зато подсознание гаденько напомнит.

Барбос следил с недоумением, как я снимал со штырей велосипед.

– Пробежишься, – объяснил я. – Зато не два часа потратим, за один ухэкаемся. Время – это… а мы на что тратим?

В сердце кольнуло. Корректура моего главного романа двигается черепашьими шажками. Да что там черепашьими – улиточными. Черт, из какого будущего века я ни есть, но живу в этом. Значит, по этим законам. А если выделяюсь, то самую чуть, чтоб по рылу не шарахнули.

Воздух опалил, словно из прохладного дома выпал в жарко натопленную печь. Господи, ну когда же влупит дождь, хороший такой дождяра, я же по гороскопу жаба, толстая зеленая жаба с бородавками и перепончатыми лапками, с перламутровым пузом и вытаращенными глазищами. И плевать, что нет жаб в гороскопах, в моем – есть.

Сухой перегретый воздух зашуршал, я вскочил на седло, нога с педали соскочила, по голени больно стукнуло, ну да плевать, у меня все ноги в ссадинах и кровоподтеках, пусть…

Неслись через невесомый лесок, Барбос забегал то справа, то слева, иногда обгонял. Пришлось наддать, остался далеко позади. Несся как лесной кабан, тяжелый и вроде бы неповоротливый, но через полчаса такого бега свернул так внезапно, что просто выпал из пространства.

Я притормозил, развернуться на такой узкой тропке не удастся, по обе стороны трава в человеческий рост, а когда мчался обратно, за далеких зарослей раздался плеск. Барбос даже не плавал, а охлаждался, как Батарадз на горных вершинах, затем стал изображать бегемота: только верх головы с глазами и раздутыми ноздрями над водой.

– Что ж ты, нильская свинья, делаешь, – сказал я укоризненно, – вымазался, глина присохнет…

Барбос сделал вид, что он крокодил, медленно и неслышно двинулся по воде вдоль берега, пугая лягушек. Вода вокруг него едва ли не кипела. Я выждал, пока эта раскаленная болванка сравняется по температуре с водой, если уж это – крокодил, нажал на педали, свистнул и понесся вдоль леса.

Майка на мне не успевала высыхать, а по морде постоянно текут струйки. Я подкатил к подъезду, лихо взъехал на высокий бордюр. Со стороны пивного бара на меня уставились, как на чокнутого. Барбос еле тащился, шумно дыша, с высунутым до асфальта языком. У меня на крохотном компьютере, что на руле, двадцать километров, но Барбос набегал все сорок, ухитряясь шнырять по сторонам, проверять звериные и собачьи следы, прыгать во все водоемы, подбирать толстые сучья.

Кристина придет часа через три. Для писателя-профессионала и полчаса – время, но я чувствовал, что не выдавлю ни строчки. Сегодня в отношениях с Кристиной что-то переломится с жутким треском. Уже не могу обращаться к ней на «вы». В прошлые разы, кажется, не раз срывался на «ты», но сам вспоминал поздно, а она просто не обращала внимания. Или делала вид, что не обращает.

– Барбос, – сказал я строго, – а кто лапы будет мыть?

Барбос нехотя запрыгнул в ванну и по-царски подавал мне поочередно лапы. Так называемая холодная вода почти горячая, а в сторону крана с горячей я старался даже не смотреть.

Постель в спальне в беспорядке, стоит убрать скомканное покрывало… Ах да, испачканная простыня, не надо давать повод для торжествующего смеха. Лучше спрятать… нет, сразу в стиральную машину. А так все о’кей, у меня лежбище за тридцать тысяч баксов, широкое и просторное, удобства выше головы. Покупал не ради бабс, просто человек треть жизни проводит в постели, так что глупо подбору галстука или костюма уделять больше внимания, чем ежедневному семичасовому сну. К тому же в кровать вмонтированы все эти штуки, что следят за кровяным давлением, работой всех органов, а утром выдают на комп информацию и все рекомендации. Надо как-нибудь заглянуть в тот файл.

Сверкающую серебристую пульку я заметил еще на дальнем повороте, когда со Скобелевской сворачивала на бульвар Ушакова. Я отступил с балкона в глубь комнаты, вдруг Кристина заметит, зачем давать ей преимущество, все-таки у нас поединок…

Сегодня завершится, подумал я мрачно. Сейчас. Как только поднимется в квартиру. Прямо в ванной. Или даже в прихожей, пока вспотевшая и горячая.

– Барбос, – велел я строго, – чтоб не приставал со своими игрушками!..

Он посмотрел подозрительно. А ты, мол, не будешь? Это мое право, ответил я взглядом. Кто в нашей стае вожак? Он вздохнул и опустил морду на вытянутые лапы.

Серебристая машина остановилась перед подъездом. Кристина вышла, крохотная сумочка мелькала вокруг нее, как нунчака, сверху лучше всего видно роскошную копну волос. Она исчезла в подъезде, я заставил себя неспешно вернуться в комнату, а когда пропищал домофон, так же неспешно подошел, якобы засиделся перед компом.

– Алло?

– Владимир Юрьевич? – раздался ее звонкий голос. – Это я, Кристина!

На экране высветилось ее смеющееся лицо. При этом разрешении я отчетливо рассмотрел даже мельчайшие капельки пота на ее верхней губе. Она хитро прищурилась, понимает, что рассматриваю во все глаза.

– Открываю, – ответил я важно и нажал кнопку.

Изображение исчезло, донесся щелчок магнитного замка, затем солидный звук, с которым отворяется толстая бронированная дверь. Я зачем-то на цыпочках вернулся в комнату, чтоб не сразу открыть дверь, когда раздастся звонок.

Как она смотрит, как смотрит! Даже через экран домофона как будто видит насквозь… Интересно, с ходу ли предложит разгрузить меня от спермы или же отложит до выхода из ванны?.. И почему вообще предлагает себя именно в такой форме? Я не поэт и не романтичный девственник, но все же звучит