как щепка, прокричал что-то с крыльца. Залешанина подхватили под руки, во мгновение ока он оказался в доме. Потом его вели через полутемные комнаты, пахло благовониями, затем несло кислым вином, щами, пересекли еще двор, перебежали под деревьями, а когда очутились в маленьком дворике, окруженном со всех сторон высокой каменной стеной, щеголь резко повернулся к Залешанину:

— Ты кто? Кто послал?

Залешанин растерялся:

— Ты с дуба упал? Никто не посылал.

— Так чего ж…

Залешанин бросил зло:

— Я увидел, как на одного дурня напала целая дюжина, вот и решил…

Щеголь рассматривал его подозрительно, без тени дружелюбия или благодарности:

— Выходит, дурни? А ты умный, кинулся на дюжину?

Залешанин в самом деле ощутил, что если там и был дурень, то он, да не простой дурень, а стоеросовый, добротный. Да что там стоеросовый — из сарая! Было бы кому помогать, а то наглому мужику, от которого запахами прет, как от гулящей девки.

— Ну, там осталась не совсем дюжина… — буркнул он. — Эх, скотина ты неблагодарная! А спасибо где?

— Благодарю, — буркнул щеголь. — Редкостная ты птица для здешних мест. Ты из полян?

— Из полян, — растерялся Залешанин, — а ты что, слыхивал о наших землях?

— Слыхивал, — ответил щеголь. Он огляделся по сторонам, зацепился взглядом за широкую скамью под сенью раскидистого дерева с диковинно узкими листьями, побрел туда, слегка прихрамывая, сел. Голенище сапога было распорото, Залешанину почудилось, что там хлюпает.

— Здесь безопасно. О коне тоже позаботятся. Здесь переждем малость… Значит, увидел, как на одного семеро… и сразу на помощь?

— Это у вас тут глотки друг другу рвут, — огрызнулся Залешанин. Уже жалел, что поддался порыву. Да черт с ними, царьградскими порядками. — А у нас… Ежели знаешь наши земли… Как же тебя в наши края заносило?

Щеголь, морщась, стянул сапог, из распоротого голенища плеснула кровь. Рана на лодыжке однако была мелкая, кровь уже взялась коричневыми комками. Щеголь пошевелил пальцами, белыми, как у девицы, сказал неожиданно:

— Не туда заносило, а оттуда вынесло.

— Как это?

— Меня зовут Рагдай, — сказал щеголь буднично. — Я мало бывал в Киеве, все по заставам казачьим, у вас их зовут богатырскими. С Ильей кордоны хранил, с Лешаком, с самим Тархом Тараховичем встречался… Здесь бывал не раз, потому сразу одел личину знатного ромея…

Залешанин слушал, раскрыв рот. Чуть опомнившись, пробормотал:

— У тебя получилось… Я тебя сразу невзлюбил.

Рагдай усмехнулся:

— Ты смерд, потому и невзлюбил. А знатного ромея изображать легко, мне для этого надо лишь опуститься ниже…

— Ниже? — не понял Залешанин.

— Я — последний из рода Кия, — бросил Рагдай высокомерно. Тень пробежала по его лицу. — Мой род знатнее, чем у ромейских императоров. Но мои пращуры, Аскольд и Дир, были убиты пришельцем с Севера, что и захватил Киев… На мне род прервется, ежели не оставлю наследника.

Залешанин сказал в замешательстве:

— Ты… не женат?

— Вернусь, — ответил Рагдай, — сыграем свадьбу. У нас все сговорено.

— Гм… Ладно, а как отсель выбираться?

— Ты выбирайся, — сказал Рагдай, — а у меня здесь дела.

— Какие дела, — изумился Залешанин. — Тебя по всему городу ищут! А второго дурня не найдешь, чтобы вот так сдуру!

— Да, — согласился Рагдай, — такие… гм…. остались разве что на Руси… да еще где-нибудь на окраинах. В империи все умные да расчетливые. Но я хоть и с Руси, но уже расчетлив по-ромейски. Останусь! Что наша жизнь? Прежде всего — дело.

Залешанин пожал плечами. В голосе витязя та твердость, против которой не попрешь. Остается, значит — надо. Здесь и ромейская хитрость, и славянское слово чести.

— Как знаешь, — сказал он. Зевнул, встал. — А я свое дело сделал. Мне пора до дому, до хаты.

Он огляделся, прислушался к звукам по ту сторону стены. Со спины послышался чуточку насмешливый голос витязя:

— Какое у тебя могло быть дело, дурень? Тебя ж в этом граде куры лапами загребут! А это — Царьград.

— Поважнее твоего, — огрызнулся Залешанин. — Но я его сделал. И отвезу на Русь все, как надо. Это