воздуха и знойных лучей.

У дверей встречали, низко кланяясь, настолько богато одетые люди, дородные и осанистые, что повстречай Залешанин их на улице, счел бы императорами, а сейчас этих кланяющихся императоров было в два ряда по длинным переходам. Они шли через залы, от великолепия которых у Залешанина спирало в зобу, он с тоской понимал, что такой дворец никогда не обокрасть так, чтобы хозяин заметил хоть бы часть пропажи.

В конце коридора был настолько богато украшенный зал, стен не видно за статуями и коврами, что Залешанин шел совсем ошалелый, а удивительная женщина, поглядывая на него искоса, мило улыбнулась, кивнула на дверь в дальней стене:

— Это мои покои.

Еще один император низко поклонился и распахнул перед ней двери, размером с ворота княжеской конюшни. Залешанин дернулся, в глаза брызнуло великолепие, он на миг решил, что в самом деле в вирии, вокруг поют небесные птахи, откладывают яйца с дыни размером.

Там был свет, ровный и чистый, а дверь распахнулась под натиском дивных ароматов, свежих и волнующих. Грудь Залешанина сама раздалась вширь, захватывая в себя это море запахов, а кровь вскипела и понеслась по телу, шумно перепрыгивая пороги суставов. Он ощутил, как мышцы раздуваются, а тело становится твердым, как из горячего железа.

Она хлопнула в ладоши. Звук был не громче, чем если бы два лепестка розы стукнулись один о другой, но из-за широких занавесей появились трое молчаливых девушек, одетых так бесстыдно, что у Залешанина запылали уши. С затаенными улыбками они молча расставили на низком столике широкие миски с гроздьями диковинного винограда, каждая ягода как орех, грушами и яблоками такими спелыми, то вот-вот сок брызнет, среди всего изобилия появился кувшин с вином, а напоследок принесли и поставили поближе к Залешанину блюдо с ровными кусками жареного мяса, хотя по его мнению, с мяса надо начинать. От мяса понесло такими мощными запахами, сдобренными ароматами жгучего перца, аджики и других восточных пряностей, что желудок взвыл и стал кидаться на ребра, угрожая прогрызть решетку и напрямую ухватить лакомство.

— Не худо вас тут кормят, — пробормотал он. Поперхнулся, слюна заполняла рот. — Телятина, небось?..

— Это мясо не родившегося ягненка, — объяснила она нежным голосом, похожим на шелест роз. — Вымоченное в вине и пряностях, разжигающих кровь… Впрочем, твою надо гасить, как я вижу, доблестный герой. Ты кто?

— Залешанин. Просто Залешанин…

— Залешанин, — повторила она, словно пробуя странное имя на вкус. — Что это значит?

— Хрен его знает. За лешим, видать, моя мамка побывала… А тебя?

— Алиса, — она засмеялась. — Просто Алиса.

Тихохонько придвинулась, их глаза встретились. Внутри Залешанина пикнуло и сжалось, в груди возник ледяной комок, что коснулся сердца. Кольнуло, но комок не растаял. Ниже пояса кровь кипела, раздувала, сотрясала тело, Залешанин тихо простонал сквозь зубы. Всяк знает, что одна и та же кровь омывает голову, сердце и задницу, а кто усомнится, пусть поранится в любом месте: если дать течь, то не останется ни в ушах, ни в пальцах ног. Но у всякого мужчины, если он мужчина, а не скот, сердце и голова в постоянной драке, а вместе еще и воюют с тем, что ниже пояса, что тоже требует своей доли.

Алиса смотрела призывным взором, придвинулась еще. Кровь Залешанина кипела, так пусть же скот в нем возьмет свое, но этот чудесный ребенок из солнечного света тянется губами, а это уже в княжеских владениях головы, для которой не все женщины одинаковы, а если коснется сердца…

Залешанин натужно хохотнул, взял женщину в объятия и, избегая ее губ, попробовал задрать ей подол. Она засмеялась мелодично, словно рассыпала драгоценный жемчуг, воспротивилась, потянулась губами, отыскивая его губы:

— Погоди, герой… Я хочу, чтобы ты меня поцеловал…. У тебя губы так красиво изогнуты…

— Да чо там, — пробормотал он. — Я ими ем…

— В них такая сила, — прошептала она, ее глаза томно закрывались, а дыхание стало чаще, — такая мощь и упорство, я хочу ощутить их прикосновение..

— Да блажь это, — возразил он, его руки сдавили ее крепче, она счастливо пискнула, но взгляд из-под опущенных век не отвела, а полные губы ждали его губ.

Холодный комок в груди превратился в сосульку, а та разрасталась в льдину. Кровь остывала, он слышал, как она шипит, только внизу еще было горячо и тяжело. Скот требовал свое, надо бы дать волю, потом сразу отстанет, но эта солнечная женщина с телом из молока и меда тянется к его губам, но губы и глаза во владениях сердца, что не позволит, ибо ни единой женщине, дочери кагана или кагана каганов…

— Что с тобой? — спросила она удивленно.

— Да так, — пробормотал он, — кровь играет… Зверею понемногу.

Она засмеялась:

— Понемногу?

— Ну да…

— А как тогда помногу?

— Сейчас покажу, — пообещал он.

Она ловко выскользнула из его рук, засмеялась:

— Герой, ты чересчур нетерпелив! Человек отличается от зверя лишь тем, что умеет наслаждаться. Это зверь может сожрать кусок сырого мяса, а человек… да-да, тоже хватило бы, но он жарит, варит, печет,