Я взял чашку, все не отрывают от меня взглядов, и я сказал:

– А-а…

Майданов приятно удивился:

– Что вы сказали? Я не совсем понял…

– Я сказал «а-а», – объяснил я.

– Но, простите, что это?

– Междометие.

Он явно растерялся:

– А что оно, простите еще раз, означает?

Я сдвинул плечами.

– А ни фига не значит. Вы сообщили мне слух или некую новость. И вроде бы ждали, что я как-то отреагирую. Ну, я человек до крайности вежливый, молчать показалось не совсем прилично, вот и отреагировал. «А-а», это моя реакция, так сказать. А чай в самом деле великолепный!.. Что-то добавляли?

– Только малиновые листья, – ответила Анна Павловна, она сразу зарделась, распунцовелась. – Но сперва истолкла, чтобы соку дали…

Майданов вроде бы чуть смутился, но развел ручками, засмеялся:

– Сдаюсь! Тогда прямой вопрос: так что же за такая идея, что о ней начинаются разговоры?

Лютовой сказал предостерегающе:

– Бравлин, осторожнее! Еще Достоевский сказал, что в мире нет такой идеи, такого факта, которого бы нельзя было опошлить и представить в смешном виде.

Шершень добавил:

– Особенно в России. Здесь такая патологическая боязнь всего высокого, что зубоскалить начинают сразу же, еще даже не поняв, о чем речь!

– Ага, чтоб другие не опередили, – сказал Лютовой. – Это зовется стебом.

– Потому что первый хихикающий, – сказал Шершень, – вроде бы самый умный!

Майданов бросал укоризненные взгляды на одного, на другого, наконец громко запротестовал:

– Ну вы уж скажете, Алексей Викторович!.. Вы такие ужасные вещи говорите, что уж просто я даже не знаю, не знаю…

Лютовой оглядел всех исподлобья, почти враждебно. Шершень усмехнулся уголком рта, но глаза отвел в сторону. Неловко, что в самом деле с ходу мог оказаться в компании с Бабуриным, этот прицепится с первой же фразы, свернет на пиво и толстых баб с во-о-от такими жопами!

Они все смотрели выжидающе, даже Лютовой делает вид, гад, что это для него вот такая удивительная новость.

– Рассматривайте это как хобби, – ответил я вяло. – Просто хобби.

Они выглядели разочарованными, а Майданов приятно улыбнулся, сказал своим чарующим приятным голосом:

– Да-да, как хобби… Будем рассматривать как хобби. Ну, как самолет, который конструировал морской офицер Можайский, или опыты с горохом, что проводил монах Мендель… Можно даже как другое хобби другого монаха… я имею в виду чудака, что все возился с астрономическими таблицами…

– Коперник? – предположил Шершень.

– Он самый, – приятно сказал Майданов. – Так что удовлетворите наше любопытство, Бравлин.

Я развел руками, стараясь не выронить рассыпающееся в пальцах сдобное печенье.

– Я как-то уже рассказывал о попытках найти внеэкономический выход из кризиса… Собственно, в Интернете лишь развитие тех идей. Систематизация… насколько она возможна, конечно. Трудно систематизировать то, что рождается на ходу из ничего…

Шершень сказал живо:

– Просим, просим!.. Музыка, туш, макияж и все такое. В прошлый раз вы рассказали нам по-соседски, так сказать. Точно так же наш дорогой Бабурин мог благородно поведать о великом «Спартаке». А теперь, по непроверенным и потому самым достоверным данным, в философских… и не только в философских кругах Интернета разом заговорили об… иммортизме. Верно я называю?

Я кивнул.

– Иммортизм? – переспросил Шершень.

– Он самый.

– А почему не иммортализм? Ведь, как догадываюсь, это иммортализм?

– Все равно сократят, – объяснил я. – Так что купируем хвост раньше, пока щенок. Меньше крови.

Лютовой все порывался что-то сказать, но усилием воли сдерживался. Это стоило ему немалых трудов, даже скулы покраснели. Он знает больше об этом и не терпится сказануть во всю ивановскую, но эрэневцы следят не только за своей осанкой, но и за языками.

Шершень полез в карман, на свет появился сложенный ввосьмеро листок. Пока он разворачивал,