проспекту. Не броневик, конечно, в привычном смысле… С виду обычный «мерс», но корпус из бронированной стали. Стекла пуленепробиваемые. Даже из крупнокалиберного пулемета, увы, не достать гадов… Снизу только фугасом можно, рассчитанным на танк. Но шанс у нас есть.

С нами пошел еще один, невысокий собранный парнишка, Лютовой называл его то Дмитрием, то Бродягой, а однажды и вовсе окликнул по фамилии:

– Шевченко!.. Твое дело арьергард, понял?

– Алексей Викторович, – сказал тот уязвленно, – эти дворы я знаю лучше, чем свои пять пальцев. Мне бы вперед…

– Обойдешься, – оборвал Лютовой. – Молод больно. Отстрелят у тебе еще что-нибудь, а тебе еще жениться, бойцов для Сопротивления рожать…

Мы вышли из подвала в закат, что почти не закат, а нечто бледно-розовое, слабое, накурившееся. На бульваре лавочки заняты, поколение пепси сидит, как старички, перемывает кости проходящим. Ломает головы, как бы оттянуться еще и еще, а потом еще и словить кайф хоть на чем-нибудь. Розовое небо опускается к земле, прижимается, выше полосы заката быстро темнеет. Внезапно мне стало не по себе, ощутил бездонность космоса, а от этого ощущения недолго и до признания Бога именно как Бога.

Лютовой шел, как всегда, прямой, подтянутый, не забывая держать плечи развернутыми. Шевченко, который и Бродяга и Дмитрий, тащился далеко позади, как несчастная коза, которую ведут на базар, изображал балдеющего парнягу, который ищет податливую телку на вечер. Автомат ухитрился упрятать под не по росту длинную куртку, в этом сезоне модно носить на два размера больше, из кармана выглядывает цветной краешек банки пепси, никто не заподозрит, что еще глубже как минимум пара мощных гранат, спасибо Инге.

Мы с Лютовым через голову крохотной Катэрыны затеяли спор о телесериале «Кто перднет громче», но вдруг он сказал тем же небрежным голосом:

– Идут. Эх, черт!

– Что-то не так? – спросил я.

– С ними машина сопровождения.

– Тоже бронированная?

– Н-нет вроде бы… Хотя, черт ее знает. Что будем делать?

Он спрашивал у меня, словно это я руковожу операцией. Я сказал резко:

– Я оставил колеса на взлетной полосе. И бензина у меня только в один конец.

– Хорошо, – бросил он. И тут же другим голосом сказал в направлении верхней пуговицы роскошной кожаной куртки: – Денис, действуй!

Машины шли в три линии, служивый люд уже добрался домой, движение рассредоточилось, зато скорость с черепашьей в час пик поднялась до восьмидесяти. В левом ряду показался черный «мерс» с затемненными стеклами. Лютовой указал мне взглядом, я пошел по самой кромке тротуара.

«Мерс» шел на большой скорости, догнал «жигуленок» на средней полосе, загородившись им от тротуара. Только мое сердце застучало чуточку чаще, сейчас бы стрелять, этот гад уйдет, уйдет…

В правом ряду шел старенький «Москвич», начал притормаживать у бровки, тоже закрыв собой цель. Лютовой начал цедить проклятия, рука его скользнула под полу куртки. Все шло не так, все нарушилось, я тоже сунул руку к автомату, пальцы легли на теплый, нагретый моим пузом приклад.

Негромко бабахнуло, зашипело. Вдогонку за «мерсом» с тротуара потянулся быстро догоняющий его дымный след. Боевик, который должен был стрелять «мерсу» в лоб или хотя бы в бок, вынужденно пропустил и «жигуль», и «Москвич», теперь пустил ракету вдогонку.

Я затаил дыхание, но руки мои уже выхватили автомат. Рядом Лютовой дважды резко взмахнул рукой. Меленькие черные шарики вылетели как большие жуки из ладони. Два взрыва прогрохотали, сливаясь в один, потом грохнуло еще раз. «Мерс» подбросило, в нем страшно заскрежетало. Полетели искры, «мерс» развернуло, он ударился левым крылом о бетонный барьер, отделяющий от встречного движения, его подбросило, перевернуло дважды, в этот момент сзади с силой ударился второй «мерс». Из него брызнули стекла, Лютовой швырнул третью гранату, а я, все поняв, открыл ураганный огонь по этому второму «мерсу».

Катэрына зачем-то присела на корточки, закусила губу и с остервенением поливала очередью выбитые стекла, откуда показывались то руки, то головы.

Вторая ракета пронеслась наискось дороги. Передний «мерс», почти неповрежденный, только с погнутой дверцей, пытался вывернуть колеса и выбраться на полосу. Ракета ударила его в стекло. Я услышал звон, потом раздался мощный взрыв уже в самой машине. Тугой огонь вышиб все стекла и двери, вырвался победно наружу. Вместе с огнем вывалились объятые пламенем человеческие фигуры. Я с наслаждением выпустил в них длинную очередь. Пули подбрасывали тела, и это было хорошо…

Лютовой взмахнул рукой в последний раз, заорал:

– Все!.. Уходим!

Я попытался поменять рожок, но Лютовой дернул меня за локоть, потащил. Рядом прогремели три короткие очереди. Это Бродяга, уже поменяв рожок, прикрывал наше отступление короткими злыми очередями.

Мы втроем вбежали в проходные дворы, я бежал машинально, не верил, что уйдем. Почти сразу навстречу попались двое бегущих милиционеров. Катэрына оскалила зубы, в самом деле острые, как у лисенка, рука метнулась под полу курточки, но один из милиционеров прокричал быстро:

– Ребята, мы вас не видели!

Мы промчались мимо. В одном из дворов Лютовой перешел на шаг, оглянулся пару раз, заговорил уже почти спокойно, только голос вздрагивал, как натянутая струна: