Я решил рискнуть:

— Вы не можете мне сказать, что вы делали в Луизвилле вчера и сегодня?

Она вспыхнула.

— Кто вам сказал, что я была в Луизвилле?

— Неважно. Я спросил: чем вы там занимались?

— Вам нет никакого дела до того, где я была и чем занималась. — Она жадно затянулась, отбросила сигарету и с вызовом посмотрела на меня. — Что все эта значит, Каллиган?

— Вы одна путешествовали?

— Хватает же у вас наглости! — Голос ее стал пронзительным. — Если это допрос, то знайте, — Маккарти, слава богу, давно умер!

Я уже думал, что сейчас меня выставят, но, очевидно, вирус любопытства оказался сильнее ее злости.

— Баттер, — твердо сказал я, — как вам известно, у нас в разгаре предвыборная кампания, а я получил сведения, что вы в сговоре с приближенными людьми сенатора Уолкотта.

— Это просто смешно! — она фыркнула. — Мне наплевать на политику. Никогда не интересовалась ею я не собираюсь… Впрочем, это тоже не ваше дело.

— Я вам не верю. Полагаю, ваша поза богемной, аполитичной художницы-дилетантки — сплошная фальшь. А в Луизвилле вы были в компании одного маститого сенатора, чтобы передать свой маленький пузырек с ядом лично мистеру Хиллари Калпу. Я думаю…

— Довольно! — Она вскочила и скрестила руки на розовой блузке. Вот когда она решилась выставить меня. — Вам лучше уйти!

Я медленно поднялся.

— Вы можете спать с моей подругой, на это вас еще хватает, — сказала она, — но запугать мена — это уж вам не по зубам.

— Сказано вежливо и ясно.

Вступать в словесную дуэль с женщиной? Нет, я не стал и пытаться.

— Должен сказать вам только одно, Баттер. Завтра Джилл уезжает от вас. Она больше не хочет, чтобы ее доверительные разговоры о Белом доме вы передавали Оуэну Моффату, Хиллари Калпу и Мэтти Силкуорту.

— Джилл Николс и сама может сказать мне о своих планах. — Она стояла, все так же скрестив руки, только теперь склонила набок голову. — А что касается ваших намеков, то это клевета. На вашем месте я бы поостереглась. Еще одно подобное обвинение, и я обнародую кое-какие факты о пресс-секретаре Белого дома и его Лолите[18].

— Вот уж это меня меньше всего пугает, — сказал я. — А на вас весьма похоже: распускать сплетни обо всем, что вы узнаете.

— Каллиган, — сказала она, — вы подлец.

— Ну, Баттер, вы могли бы придумать что-нибудь позабористее! Откуда у хиппи такие старомодные выражения?

— Убирайтесь отсюда! — Яда в ее голосе хватило бы на дюжину гремучих змей.

— Я ухожу. — Но в дверях я обернулся и спросил: — Кто такой Ник?

Она была поражена, потом вдруг так внезапно пришла в ярость, что, окажись у нее что-нибудь под рукой, она, наверное, запустила бы мне это в голову. Баттер пробормотала что-то невнятное, — я разобрал только «что б ты…» и какие-то непристойности.

Я посмотрел на нее. Бугристое лицо ее было искажено злобой. Затем я прошел через переднюю комнату и захлопнул за собой дверь. Казалось бы, эта стычка должна была принести мне облегчение, но я его не испытывал.

Когда я вернулся в Белый дом, в западном крыле не оставалось никого, кроме ночных агентов охраны и полицейских. Джилл, все служащие и пресса удалились на покой, наша лавочка опустела. Я дозвонился до президента: он был в спальне и переодевался к обеду. Роудбуш выслушал меня, не перебивая.

— Таким образом, — закончил я, — очевидно, что мисс Найгаард все время информировала обо всем штаб Уолкотта, а сегодня, наверное, также и Калпа в Луизвилле. Весьма вероятно, что она осведомительница ЦРУ, оплачиваемая через Поощрение, а может быть, и по ведомости.

— Это просто невероятно, — сказал он. — Артур дал мне слово закрыть фонд Поощрения.

— Не совсем так, сэр, — поправил я. — Насколько я знаю, это обещание касалось только субсидий физикам. Вспоминаете? Ингрем сказал: «Поощрение» больше не будет финансировать молодых ученых». Мне не пришло тогда в голову, что они начнут работать в других кругах.

— Да, вы правы. Артур ловко изворачивается.

И только тогда до меня дошла вся чудовищность ситуации: одна из наших секретных служб через своего рода живой подслушивающий аппарат шпионила за самим президентом Соединенных Штатов Америки!

— Может быть, я ничего не понял, — сказал я. — Все слишком запутано. Наверное, надо было проверить, где мисс Найгаард работала раньше. По-моему, она связана непосредственно с ЦРУ. Разрешите мне навести справки?

С минуту он молчал.

— Нет, Джин. Я займусь этим лично. — Он вздохнул. — Похоже, после выборов нам придется здесь многое основательно перетряхнуть.

Он сказал это так, словно не сомневался в благополучном исходе выборов. Я не разделял его уверенности. На прощание мы обменялись банальными любезностями, и он положил трубку.

Я сидел за столом и думал о парадоксальности нашей правительственной системы… Президент США под наблюдением агента ЦРУ, и агент этот к тому же Баттер Найгаард. Джилл два года жила с ней в одной квартире. Сколько же интимных подробностей, не говоря уже о секретных сведениях, накопилось за это время в электронной памяти компьютера ЦРУ?

Чем больше я думал об этом, тем злее становился. Почему Пол Роудбуш так спокоен? Будь я на его месте, я бы немедля вызвал Артура Ингрема и… Тут я подумал о предстоящем бурном объяснении Джилл с Баттер Найгаард. Надо предупредить Джилл.

Я набрал номер ее телефона, но никто не ответил.

И только тогда я вдруг вспомнил про Ларри Сторма. Он должен был прийти ко мне в восемь тридцать. Было уже десять минут девятого. Я схватил пиджак и выбежал.

Я так и не позвонил больше Джилл в ту ночь. Я совершенно забыл о ней, настолько захватил меня разговор со Стормом в последующие семь часов.

Мы с Ларри Стормом сразу спелись. У нас было много общего. Два холостяка примерно одного возраста. Ему только что исполнилось сорок, значит, он был всего на два года старше. Примерно одинакового роста и телосложения, мы оба считались малышами — всего шесть футов! — в наших баскетбольных командах, он в своем Гарвардском колледже, а я у себя в Лос-Анджелесе. Как позднее выяснилось, у обоих были ужасные семьи, в которых родители вечно ссорились, обвиняя друг друга в своих неудачах. Мы оба были государственными служащими высшего ранга, правда не из тех, кто вершит политику, но в отличие от огромной серой чиновничьей массы мы имели доступ к важнейшей информации. Единственное, что нас отличало друг от друга, если не считать, что я был разведен, а Ларри — холост, это цвет кожи. Ларри был весь кофейный, а я белый, с нежной ирландской кожей, которая мгновенно сгорала на солнце и слезала лохмотьями.

Я полагал, что Ларри пришел, чтобы поговорить о деле Грира. Если это так, несмотря на всю свою симпатию к нему, я решил держать уши открытыми, а рот в основном закрытым. История с Баттер Найгаард была еще слишком свежа в моей памяти.

До своей квартиры в доме № 4101 по Кафедрал-авеню я добрался как раз вовремя; Ларри тщетно звонил и теперь нерешительно топтался перед моею дверью. Мы решили сначала выпить и пообедать — дела подождут. Я смешал ему три дайкири, его любимого коктейля, а сам до обеда — если можно назвать обедом китайскую стряпню, доставленную в бумажных судках, — ограничился двумя мартини со льдом.

Таким образом, когда мы с Ларри наконец расположились в гостиной, мы успели уже переговорить о всякой всячине — о школьных днях, о политических взглядах, о нелюбви к собакам и кошкам и о том, что