почти никого не осталось. Риммель быстро прошел в старомодную гостиную, обставленную в викторианском стиле, и остановился перед старым пианино, из которого в былые, лучшие времена извлекал развеселые мелодии. Пятьдесят членов клуба, считай хоть с начала, хоть с конца, ровно пятьдесят, подумал он, и все они теперь столпы коммерции и политики в Вашингтоне, такие же… как он? Мори Риммель, почетный клубмен, — так назовет его, наверное, «Вашингтон пост» в некрологе. Он состоял членом всех лучших клубов — «Алиби», «Неопалимая купина», «Метрополитен», «Лисья охота», «Салгрейв».

Риммель зашел в буфет и взял из шкафа свои бутылки: джин «Бут» и сверхсухой вермут «Нойли Прат». Смешал себе добрую порцию мартини и с минуту подержал на льду.

Он присел за круглый, ничем не накрытый стол полированного дерева, за которым члены Алиби-клуба глотали за завтраками устриц собственного улова. Мори отхлебнул мартини и почувствовал, как ему обожгло горло. Но одновременно он чувствовал ритмичный гул в ушах, словно кто-то рядом бил в барабан. Тревожные симптомы повышенного кровяного давления теперь появлялись все чаще. Надо бы бросить пить. Однако тут же он налил себе еще один стакан мартини. Он чувствовал себя усталым, грязным и подавленным и не хотел возвращаться домой. После разговора с Хопкинсоном он был противен самому себе. Джо Хопкинсон, его партнер по джинрами. А он использовал его, как постороннего дурачка. Провалиться бы всем этим Брэди Меншипам!

Когда стакан опустел, он достал из холодильника новую порцию льда, оросил ее джином и плеснул немного вермута. На этот раз он пил медленно, ощущая, как горячая отрава разливается по телу.

А тем временем снаружи, за стенами Алиби-клуба, — это Мори знал — разливалась отрава слухов о злосчастных «драконах».

Было субботнее утро. Мы с Джилл сидели, склонившись над моим столом, и пытались связать концы с концами в «почти окончательном» тексте речи президента по случаю Дня Труда. Я вымарывал, вставлял и сокращал, а Джилл щелкала ножницами и склеивала вырезки. Потом она отдаст все одной из машинисток, чтобы та отпечатала чистый экземпляр, который завтра снова разымут на части специалисты- профессора. Я ненавидел это коллегиальное производство речей. Мне оно напоминало массовый психоз.

Зажужжал зеленый телефон, я снял трубку. Грейс Лаллей сразу соединила меня с президентом.

— Доброе утро, сэр, — сказал я.

— Доброе утро, Юджин, — ответил он. — Вы нужны мне. Сейчас прибудет Ингрем.

Я успел побыть наедине с президентом до прихода директора ЦРУ не больше минуты. Мы с Полом обменивались любезностями, как люди, передающие друг другу необычайно хрупкое стекло. Мне было неловко за свою вспыльчивость при последней встрече, а он, я это чувствовал, старался показать, что наши дружеские отношения не изменились. Роудбуш сказал мне, что Ингрем хочет договориться о своей предстоящей на завтра в Спрингфилде беседе с губернатором Стэнли Уолкоттом. По традиционному соглашению между кандидатами Уолкотт должен был получить в течение избирательной кампании две сводки ЦРУ о международной ситуации. Завтра, накануне программной речи Уолкотта в Детройте, Ингрем собирался передать ему первую такую сводку.

Ингрем заметил меня сразу, едва вошел в кабинет, и взгляд его выразил неодобрение. Казалось, он говорил, что мое присутствие нежелательно при конфиденциальном разговоре с президентом. Тот уловил этот взгляд, но не стал ничего объяснять. Он лишь поздоровался и указал Ингрему на свободное кресло. Ингрем сел так осторожно, словно кресло было заминировано.

— Артур, — сказал президент, — я хочу, чтобы вы завтра воспользовались моим самолетом. Пусть это будет символом. Уолкотт поймет, что вы уполномочены говорить от моего имени.

— Очень любезно с вашей стороны, господин президент, — сказал Ингрем. Перспектива лететь одному в президентском самолете явно ему льстила. Затем его узкое лицо снова стало серьезным. — Я просил о встрече с вами, господин президент, в связи с недавним недоразумением по поводу операции «Мухоловка». Я подумал, что на этот раз, прежде чем я полечу в Спрингфилд, нам нужно окончательно договориться, что я должен сообщить об этом губернатору.

Роудбуш откинулся в кресле и поднял очки чуть не на макушку.

— Не вижу тут никакой проблемы. Стэнли Уолкотт имеет право знать все, что знаем мы. Однако излишние подробности могут сбить его с толку, поэтому обрисуйте ему положение пояснее.

— Понимаю, — сказал Ингрем, — но тут есть кое-какие сомнительные моменты. Например, говорить ему о наших делах в Нигерии?

Я сохранял каменное лицо, но мысли мои сразу смешались. Нигерия? Что мы еще затеяли? Ненадежное правительство из военных держалось там у власти лишь благодаря репрессиям.

— Да, — твердо ответил президент. — Я не хочу повторения скандала 1960 года, когда Никсону пришлось утверждать, будто мы не планировали никакого вторжения на Кубу, и все из-за того, что Кеннеди выступил с запросом. Если Уолкотт не будет заранее предупрежден, он тоже может, ни о чем не подозревая, сделать какое-нибудь щекотливое заявление по поводу Нигерии.

Намек был достаточно зловещим, однако ни президент, ни Ингрем не сказали больше ничего, что могло бы прояснить для меня ситуацию. Ингрем открыл свою папку и вынул лист бумаги.

— Как быть с отчетом о последнем совещании Штаба разведслужб? — спросил он.

— А что там такое?

— Я полагал, вас это обеспокоит. Если губернатор узнает о нашем предположении, что Китай предпринимает попытки помочь вашему переизбранию, не захочет ли Уолкотт повернуть это себе на пользу? По-моему, соблазн слишком велик.

Я сидел не дыша, весь внимание. Для меня все это было новостью.

— Тут я ничего не могу поделать, — сказал Роудбуш. — Мы заверили Уолкотта, что он получит от разведки все важнейшие сведения. Я считаю, что наша оценка международного положения входит в их число. Со своей стороны, Уолкотт дал слово не использовать эти сведения. Остается только довериться ему.

Ингрем остановился на других подробностях — о многом я тоже слышал впервые. Например, он рассказал, что Джером Фрейтаг из УНБ расколол старый китайский код, но что теперь Пекин пользуется новым цветочным шифром, над которым тщетно бьется компьютер Управления национальной безопасности. Каждый раз президент подтверждал, что и эти сведения должны быть переданы Уолкотту.

— Короче говоря, — подвел итог Ингрем, пряча бумагу в кожаную папку и защелкивая замочек, — Уолкотт должен узнать все, что разведывательные службы считают важным, не так ли?

— Да, так.

Ингрем заерзал в кресле и почему-то покосился на меня.

— Я полагаю, это относится и к исчезновению Грира?

— Грир? — с удивлением спросил Роудбуш. — Какое дело Уолкотту до Грира? — Он выпрямился и насторожился. — Я не вижу никакой связи, Артур.

— Но, сэр, связь очевидна. Как я уже…

— Абсолютно никакой связи! — тон президента стал жестким. — Стив Грир не имеет к ЦРУ никакого отношения, никоим образом. Он частное лицо, исчезновением которого занимается ФБР.

— Однако, господин президент, — не унимался Ингрем, — долг управления собирать разведданные за границей. — Спокойствие его казалось неестественным. — А, как я уже говорил вам в четверг, по нашим сведениям, мистер Грир тайно улетел в Рио-де-Жанейро.

Для меня название этого города прозвучало как удар гонга на ринге. В среду президент отказался подтвердить или опровергнуть сообщение Полика о том, что Грир удрал в Рио. А теперь Ингрем говорил о том же самом. Похоже, круг замкнулся.

— Артур, — сказал президент, — я уже говорил вам, чтобы ЦРУ не вмешивалось в это дело. — Голос его звучал холодно, и я видел, что он еле сдерживается.

— Но ведь мы каждый час получаем сообщения со всех концов света, — запротестовал Ингрем. — Я не могу просто отдать приказ, чтобы об одном лице, некоем Грире, сообщения не передавались. Для этого придется разослать на места особую инструкцию, которая только вызовет излишние подозрения, а вы, кажется, этого не хотите.

— Разумеется, не хочу. — Роудбуш почуял ловушку. Я видел, как гнев закипает в нем. — Но ЦРУ не