которую она увидела возле своей кровати, когда открыла глаза первый раз.

Терезу девочка видела не часто. Она была занята в больнице; вернувшись со смены, она заглядывала к Шуле, чтобы справиться о ее здоровье и бросить одобряющее слово.

Сестра Фелиция была высокая худая женщина, с жесткими, костлявыми руками, как у мужчины. Шуля пугалась этих рук с синими вздутыми венами. И было странно, что они умели осторожно перестелить Шулину постель, обтереть ее тело спиртом и сломить невольное сопротивление.

Фелиция молча делала свое дело, и указания девочке давала голосом отрывистым в монотонным, как будто обращаясь к кому-то, кто находится не здесь, а где-то далеко, н по делу, никак не связанному ни с этим местом, ни со временем. Она требовала, чтобы Шуля после еды читала благодарственную молитву, повернувшись лицом к висевшему над кроватью распятию.

Почувствовав, что силы возвращаются к ней, Шуля набралась храбрости и попросила монашку принести ей что-нибудь почитать. Вынужденное безделье было для нее невыносимым. Вокруг нее целыми днями царила полная тишина. Лишь изредка со двора доносились голоса людей и звон колоколов по утрам и вечерам. Монашка глянула на девочку и ничего не ответила. Вечером она принесла две книги. Шуля обрадовалась, но это оказались 'Жития святых' и 'Евангелие'.

Шуля принялась перелистывать книгу. 'В то время ученики приступили к Иисусу и сказали: кто больше в царстве небесном? Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: 'Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в царство небесное. Итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в царстве небесном; и кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает; а кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской...

Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих; ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лицо Отца Моего Небесного. Так как нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих'.

Шуля оторвалась от книги. Ей вспомнилось убийство Сролика.

- Ведь и те два бандита были христиане и говорили во имя Иисуса, подумала она, - и работница Уршула, как она бегала каждое воскресенье в костел! Выговаривала матери, что та не молится. Но Шулина мать не убивала, и ни один из тех евреев, которых она знала, не был убийцей.

Шуля отложила книгу в сторону, но через минуту снова взяла ее. Разве Иисус виноват, что люди извращают его учение? Почему это так? - подумала Шуля и снова принялась читать:

'И вот, Некто подойдя сказал Ему; 'Учитель Благий!

Что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную? Он же сказал ему: что ты называешь меня благим. Никто не благ, как только один Бог. Если же хочешь войти в жизнь вечную, соблюдай заповеди. Говорит Ему: какие? Иисус же сказал: не убивай, не прелюбодействуй; не кради; не лжесвидетельствуй; почитай отца и мать, люби ближнего твоего, как самого себя. Юноша говорит Ему: все это сохранил я от юности моей; чего еще недостает мне? Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах, и приходи и следуй за Мною. Услышав слово сие, юноша отошел с печалью, потому что у него было большое имение.

Иисус же сказал ученикам Своим: истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное; и еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Небесное'.

'Но ведь среди тех, которые убивали евреев, было много и бедных-рабочих и батраков. Как же это понять?' - запуталась Шуля.

Без особой охоты открыла она вторую книгу, но эта заинтересовала девочку больше.

Страдания святых напомнили ей преследования евреев.

Однажды утром сестра Фелиция принесла ей серое, длинное до щиколоток платье, белый передник, темный чепчик и сандалии.

После того как Шуля оделась, Фелиция придирчиво осмотрела ее с ног до головы и недовольно пожала плечами: несколько локонов выбилось из-под чепчика, золотыми колечками скользнув на лоб девочки.

- Не на танцы идешь, а к матери Беате, - поджав губы, упрекнула монашка девочку.

- Помни, ты находишься в монастыре, и всякое кокетство здесь - гадко.

Шуля смутилась. Монашка натянула девочке чепчик до середины лба, спрятала под ним непокорные локоны в велела идти вслед за ней.

Дверь кельи отворилась, и Шуля вышла в длинный мрачный коридор. По обеим сторонам - закрытые двери, выделяющиеся светлыми пятнами на фоне серого сводчатого потолка. Во всю длину коридора мягкая дорожка, поглощающая звук шагов. В конце коридора - круглый зал с высокими сводами и окнами до потолка. Здесь единственная мебель - некрашенные деревянные скамьи, а со стен смотрели друг на друга картины с изображением Святого семейства. Справа, под большой картиной, писанной маслом, несколько ступенек к двери, скрытой тяжелой портьерой.

Сестра Фелиция поднялась по ступенькам и осторожно постучала в дверь. Дверь открылась, и девочка увидела перед собой комнату чуть больше кельи, в которой она лежала.

Солнечные лучи заливали белые стены, проникая в комнату сквозь два больших окна. Не то кабинет, не то жилая комната. У окна письменный стол, покрытый темно - зеленой тканью и сверху стеклом, на нем письменные принадлежности. Рядом со столом - стеллаж, заставленный папками и толстыми книгами в коленкоровом переплете с позолоченными буквами на корешке. С другой стороны - узкий, обтянутый темно- зеленой кожей диван; на стене между окнами - большое деревянное распятие. К распятию ведут две ступеньки. На верхней лежит маленькая подушечка, тоже обтянутая зеленой кожей.

Возле стола в глубоком кожаном кресле сидит монахиня, склонившись над кипой бумаг.

При виде Шули и Фелиции она подняла голову. Это была старая женщина, лет семидесяти. Лицо изрезано морщинами, но глаза полны жизни. Она посмотрела на девочку, и в глазах ее вспыхнули искорки.

- Я привела девочку, мать Беата, - сказала сестра Фелиция и почтительно поцеловала высохшую руку старухи.

- Спасибо, сестра Фелиция.

Монашка вышла, тихонько закрыв за собой дверь, в оставила растерявшуюся Шулю у входа.

Мать Беата внимательно посмотрела на нее, и насмешливо-веселая улыбка промелькнула на ее губах. Жестом она пригласила девочку подойти к ней. Шуля подошла к столу.

- Как твое имя?

- Оните Дудайте, - тихо ответила та дрожащими губами.

Монахиня нахмурилась, улыбка исчезла с ее лица и взгляд стал жестким.

- Не забывай, перед кем стоишь, - строго сказала она, - ты не в еврейской лавочке, должна говорить правду!

Шуля побледнела.

- Здесь не гестапо, не бойся, дочь моя,- попыталась монахиня смягчить свои слова, видя, что девочка дрожит со страху.

Шуля вспомнила слова Терезы: 'Матери Беате тебе придется рассказать правду'.

- Меня зовут Шуля Вайс, - сдавленным голосом прошептала она.

Глаза игуменьи снова блеснули насмешливой искоркой, но тут же ее погасила спокойная серьезность.

- Я сразу поняла, что ты еврейка. Дело очень серьезное. Ты ведь знаешь, что за укрывательство еврея грозит смерть. Мы не можем здесь укрывать людей, проклятых Богом. Евреи сами виноваты в своем несчастье, на них проклятье Господне. Ибо так сказал о них Господь наш Иисус: 'Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!' Не будет евреям во веки спасения, доколе не раскаются в своей гордыне и не признают Божьего Мессию Иисуса'.

Шуля тихо стояла, понимая, что сейчас ей нельзя ничего говорить. Ее молчание понравилось игуменье.

- Сколько тебе лет, дочь моя?

Шуля хотела было ответить 'двенадцать', но вспомнила, что с начала войны уже прошло два с