слышно, запинаясь произнес: — Пощадите!

Ужасное зрелище. Лица сыновей Себастиани подергивались.

Люпен содрогнулся от отвращения. Понимая, что сам он не мог бы выполнить этого ужасного дела, он старался не пропустить признания. Наконец-то он узнает! Страдания, боль вырвут у Добрека секрет. И Люпен думал уже об обратном пути, об автомобиле, который его ждал, о бешеной гонке в Париж, о близости победы…

— Говори… — убеждал шепотом Альбюфе, — и муки кончатся.

— Да, да, — лепетал Добрек.

— Ну…

— Потом… Завтра…

— Ах, вот как? Завтра? Себастиани, стяни еще.

— Нет, нет, — молил Добрек, — нет, останови.

— Говори.

— Ну, вот… Я спрятал бумагу…

Но страдания были слишком сильны. Добрек поднял голову и со сверхъестественным усилием произнес какие-то неясные звуки, сказал два раза «Мэри-Мэри» и без чувств откинулся назад.

— Освободи его скорей, — приказал д'Альбюфе Себастиани. — Черт возьми! Уж не хватили ли мы через край?

Быстрый осмотр Добрека показал, что он только в обмороке. Маркиз, тоже изможденный, опустился на койку в ногах Добрека, вытирая пот со лба, и пробормотал:

— Проклятая штука.

— Может быть, на сегодня довольно? — спросил сторож, суровое лицо которого выражало волнение. — Можно бы завтра снова…

Маркиз молчал. Один из сыновей Себастиани подал ему походную флягу коньяку. Вылив половину в стакан, он опорожнил его залпом.

— Завтра? Нет, сейчас же. Еще маленькое усилие. Теперь уже не трудно будет…

И, отведя сторожа в сторону, сказал:

— Ты слышал? Что он хочет сказать этим словом — Мэри? Два раза повторил он его.

— Да, два раза. Быть может, это имя женщины, которой он доверил документ?

— Никогда, — запротестовал д'Альбюфе. — Он ничего и никому не доверяет. Это обозначает другое.

— Но что же, господин Маркиз?

— Что? Это мы скоро узнаем, ручаюсь тебе.

В это время Добрек издал глубокий вздох и вытянулся на своей койке.

Д'Альбюфе, которому удалось вернуть себе хладнокровие, не спуская глаз с врага, подошел к нему и сказал:

— Ты теперь видишь, что нелепо сопротивляться. Побежденному остается только подчиниться, глупо мучиться напрасно. Ну послушай, будь благоразумен.

— Стяни веревку, — велел он Себастиани, — пусть он почувствует ее. Это его пробудит, пусть не притворяется мертвым.

Себастиани взял снова палку и повернул ее так, что она прикоснулась к распухшей коже. Добрек рванулся.

— Остановись, Себастиани, — приказал маркиз. — Мне кажется, наш друг начинает понимать необходимость соглашения. Не правда ли, Добрек? Ты предпочитаешь кончить? И ты прав.

Оба нагнулись над страдальцем. Себастиани с палкой в руке, а д'Альбюфе направляя свет лампы в лицо узника.

— Он двигает губами, сейчас заговорит. Освободи чуть-чуть ремни, я не хочу заставлять страдать друга… О, нет, нет, сжимай сильнее, мне кажется, наш друг колеблется. Еще оборот. Довольно… Ах, дорогой Добрек, если ты не станешь говорить яснее, мы потеряем только время. Что? Что ты говоришь?

Арсен Люпен проскрежетал проклятье: Добрек говорил, а он, Люпен, не мог его услышать. Как он ни напрягал слух, стараясь удерживать биение сердца и шум в висках, ни один звук не долетал до него.

«Черт побери, — думал он, — этого я не предвидел. Что делать?»

Он готов был выхватить револьвер и пустить в Добрека пулю, которая положила бы конец этому объяснению. Но он ведь все-таки не узнал бы ничего. Лучше довериться ходу событий и извлечь из них наибольшую выгоду.

Между тем внизу продолжалась исповедь, прерываемая лишь стонами. Маркиз не оставлял своей жертвы.

— Говори дальше… Кончай же.

Одобрительными возгласами он сопровождал неясные фразы.

— Хорошо, великолепно. Не может быть, повтори, Добрек… Странно… И никто не имел понятия? Даже Прасвилль? Вот идиот! Не натягивай же, Себастиани. Ты же видишь, что наш друг задыхается…

— Спокойней, Добрек, не утомляйся. Итак, дорогой друг, ты говоришь…

Это был конец. Потом послышался шепот, который д'Альбюфе больше не прерывал, но из которого Люпен не расслышал ни одного звука.

Потом маркиз встал и издал радостное восклицание:

— Есть… Благодарю, Добрек. Поверь, что я никогда не забуду того, что ты сделал для меня. В нужде ты можешь смело обратиться ко мне: на кухне всегда найдется для тебя кусок хлеба и стакан сырой воды. Себастиани, ухаживай за господином депутатом, как за родным сыном. Раньше всего освободи его от уз. Надо быть бессердечным, чтобы связать своего ближнего как жареного цыпленка.

— Не дать ли ему напиться?

— Верно, дай ему пить.

Себастиани с помощью сыновей развязал ремни, растер затекшие кисти и наложил повязку с мазью. Добрек проглотил несколько капель водки.

— Ну что, лучше стало? — спросил маркиз. — Ничего, скоро совсем пройдет, и ты сможешь похвастать, что подвергся пыткам, как во времена инквизиции.

Он посмотрел на часы.

— Довольно болтать, Себастиани. Пусть твои сыновья стерегут его по очереди. А ты проводи меня на вокзал к последнему поезду.

— Как же, господин маркиз, оставить его несвязанным?

— Почему бы нет? Не думаешь же ты, что будем держать его здесь всю жизнь? О нет, Добрек, спи спокойно. Завтра в полдень я буду в твоем доме и, найдя бумагу в указанном месте, тотчас телеграфирую сюда, и ты можешь отправиться на все четыре стороны. Ведь ты не солгал мне, а?

Он опять подошел к Добреку, наклонился над ним и сказал:

— Ты ведь не шутил, не правда ли? Было бы слишком глупо с твоей стороны так пошутить. Для меня это значило бы просто потерять один день, только и всего. А вот ты, ты лишился бы всех остальных дней твоей жизни. Но нет… трудно и придумать более укромное местечко. В путь, Себастиани. Завтра жди телеграмму.

— А если вас не пустят в дом, господин маркиз?

— Почему же?

— Дом у сквера Ламартин занят людьми Прасвилля.

— Не беспокойся, Себастиани, если передо мной запрут дверь, я пройду в окно, я подкуплю кого-нибудь из людей Прасвилля. Нужны только деньги, а их отныне у меня, слава Богу, будет достаточно. Покойной ночи, Добрек.

Они вышли с Себастиани, и тяжелые двери захлопнулись за ними. По плану, составленному еще во время этой сцены, Люпен начал отступление. План этот был прост: надо было спуститься с помощью веревки по скале вниз, забрать товарищей, вскочить в автомобиль и на пустынной дороге, ведущей к вокзалу в Омаль, схватить д'Альбюфе и Себастиани. А что это ему непременно удастся, Люпен ни минуты не сомневался.