Закрывая дверь, Мередит услышала голоса в холле и поняла, что пришел отец. Глубоко вздохнув, она приготовилась к неизбежной стычке.

— Ну? — осведомился Филип, не здороваясь. — Что там с Фаррелом?

Но Мередит, не отвечая, в свою очередь, поинтересовалась:

— Что сказал доктор насчет твоего сердца? И что показало обследование?

— Сказал, что оно по-прежнему у меня в груди, — саркастически ответил Филип, снимая пальто и бросая его на стул. Он ненавидел всех врачей в целом и своего в особенности, поскольку доктора Шеффера нельзя было ни запугать, ни унизить, ни подкупить, чтобы он дал Филипу то, что было так необходимо: здоровое сердце и молодость. — Но все это чепуха, — отмахнулся он, наливая себе стакан шерри. — Я хочу точно знать, что сказал Фаррел.

— Не смей пить это, — предупредила она, но тут же в изумлении открыла рот при виде тонкой сигары, добытой отцом из внутреннего кармана пиджака. — Ты что, пытаешься убить себя? Немедленно брось сигару!

— Мередит, — ледяным тоном отрезал отец, — ты доставляешь мне куда больший стресс, не отвечая на вопросы, чем несчастный глоток шерри и пара затяжек! Я твой отец, а не ребенок и будь добра помнить об этом!

Глаза Мередит снова загорелись гневом. После такого ужасного дня еще этот снисходительный выговор! Но отец выглядел гораздо лучше, чем в последнее время, а это означало, что результаты обследования оказались достаточно обнадеживающими, ведь недаром он решил позволить себе шерри и сигару.

— Прекрасно! — ответила она, радуясь, что отец чувствует себя лучше, поскольку неожиданно почувствовала себя не в силах солгать и приукрасить. Он хотел подробного, полного отчета, и она дословно рассказала обо всем. Но, как ни странно, отец не казался угнетенным и расстроенным.

— Это все? Все, что сказал Фаррел? Не говорил ничего, что могло бы показаться… — Он уставился на сигару в руке, словно пытаясь найти подходящее слово. — ..показаться странным?

— Я уже объяснила все, что могла. Ну а теперь я хотела бы получить кое-какие ответы. — Пристально глядя отцу в глаза, она спокойным голосом спросила:

— Почему ты не дал Мэтту вступить в «Гленмур»? Почему устроил так, что комиссия по районированию ему отказала? Зачем после стольких лет тебе понадобилась эта безумная вендетта?

Несмотря на рассерженный тон, отцу явно было не по себе:

— Я старался удержать его подальше от клуба, чтобы тебе пришлось с ним меньше видеться. А насчет комиссии… пусть он убирается из Чикаго ко всем чертям и не попадается нам на глаза, куда бы мы ни отправились. Но это уже не важно, что сделано, то сделано.

— Но теперь нужно это исправить, — без обиняков сообщила Мередит.

Филип не обратил внимания на слова дочери.

— Не желаю, чтобы ты с ним снова вела переговоры. Я позволил Паркеру убедить себя, что другого выхода нет. Он должен был пойти с тобой. Откровенно говоря, мне начинает казаться, что Паркер слабак, а я терпеть не могу слабаков.

Мередит захлебнулась смехом:

— Прежде всего, Паркер вовсе не слабак, просто слишком умен, чтобы не понять, как его присутствие усложнит ситуацию. Ну а во-вторых, пойми, будь он так же силен, как ты, ты наверняка его бы возненавидел.

Филип уже взял пальто со стула, но тут, забыв обо всем, окинул дочь разъяренным взглядом:

— С чего это тебе вздумалось говорить подобные вещи?

— Потому что единственный, кто может сравниться с тобой в несгибаемой, стальной силе воли, это Мэтью Фаррел! Это правда, и ты сам все понимаешь, — мягко добавила она, — по-своему он очень на тебя похож — проницательный, неуязвимый и готов пойти на все, чтобы добиться цели. Сначала ты ненавидел его, потому что он был никем и осмелился переспать со мной. Но еще больше ты возненавидел его за то, что он не пожелал тебе покориться, его нельзя было ни согнуть, ни унизить с той самой первой ночи в клубе, когда ты приказал выгнать Мэтта, и потом, после женитьбы. — Она улыбнулась печальной, незлобивой улыбкой и спокойно докончила:

— Ненавидишь Фаррела, потому что он единственный, кто оказался таким же неукротимым, как и ты.

Словно оставшись равнодушным к ее отповеди, Филип холодновато процедил:

— Ты ведь не любишь меня, верно, Мередит? Мередит сама не понимала, что испытывает к отцу. Он дал ей жизнь, но пытался управлять каждым шагом, каждым вздохом. Никто не мог обвинить Филипа в том, что он не заботится о дочери, не следит за ней, потому что с самого раннего детства он не спускал с нее глаз. И хотя испортил ей жизнь, тем не менее делал все из любви — удушливой, властной, собственнической любви.

— Я люблю тебя, — нежно улыбнувшись, чтобы смягчить горечь слов, призналась она, — но мне не нравится многое из того, что ты делаешь. Ранишь людей, не задумываясь и не сожалея, совсем как Мэтт.

— Я делаю то, что считаю нужным, — перебил он, натягивая пальто.

— А сейчас необходимо исправить тот вред, что ты успел причинить Мэтту, — напомнила Мередит, — в «Гленмуре»и комиссии по районированию, и только потом я свяжусь с Мэттом и постараюсь все уладить.

— И ты думаешь, что он удовлетворится этим и согласится на развод? — саркастически осведомился Филип.

— Да, потому что тут есть одно преимущество — Фаррел желает видеть меня своей женой не больше, чем я его — мужем. Сейчас он жаждет мести, но не настолько безумен, чтобы жертвовать собственной жизнью, лишь бы отплатить тебе и мне. По крайней мере я на это надеюсь. Ну а теперь ты дашь мне слово завтра же позвонить и попытаться изменить решение комиссии по районированию?

Филип взглянул на дочь, явно преодолевая внутреннее сопротивление:

— Подумаю.

— Но этого недостаточно.

— Больше я ничего не могу сказать. «Он явно блефует», — решила Мередит, всматриваясь в замкнутое лицо, и с облегчением поцеловала отца в щеку. Закрыв за ним дверь, она еще с четверть часа сидела, задумчиво уставившись в угасающий огонь, прежде чем вспомнила, что сказал Паркер о завтрашнем совещании совета директоров. Они собираются избрать исполняющего обязанности президента! И Паркер не собирается участвовать в голосовании из-за своих отношений с Мередит! Сегодня, однако, она настолько измучилась, что даже не находила в себе сил волноваться.

Блок дистанционного управления телевизором лежал на столе, и, потянувшись к нему, Мередит неожиданно вспомнила о телеинтервью Мэтта с Барбарой Уолтере. Она говорила о его успехе у знаменитых женщин, и Мередит снова пожала плечами. Как она могла поверить, что может быть счастлива с Мэттом? Она и Паркер понимают друг друга, всю жизнь вращаются в одних кругах, принадлежат к одному классу — классу людей, которые занимаются благотворительностью и посвящают свое время решению насущных проблем общества. Они не обсуждают собственное богатство на людях и по телевизору, не говорят о пошлых любовных связях!

«И сколько бы денег ни прибавилось у Мэтью Фаррела, — с горечью думала она, — с какими бы знаменитыми красавицами он ни спал, по-прежнему останется таким, каким был всегда, — безжалостным, злобным и высокомерным. Жадным, бессовестным…»

Мередит в тупом изумлении уставилась на погашенный экран телевизора. Странно… но почему-то ей казалось, что у него сложилось столь же низкое мнение о ней! Правда, после всех высказываний в адрес Мэтта и его отца она сама о себе не слишком хорошо думала. Какой дешевый прием — оскорблять человека за его происхождение… и кроме того, Мередит всегда питала нечто вроде безмолвного восхищения людьми, обладающими достаточной силой тела и духа, чтобы заниматься тяжелым физическим трудом. Немалое мужество необходимо, чтобы день за днем возвращаться к неблагодарной, не требующей умственной отдачи работе, единственным вознаграждением за которую служил еженедельный выплатной чек. Мередит издевалась над семьей и воспитанием Мэтта лишь потому, что не смогла отыскать другого уязвимого места.