— У меня к вам небольшое поручение, сержант. Небольшое, но очень ответственное...

Меллори медленно шел по территории лагеря, погрузившись в свои мысли. Когда он подходил к своему временному пристанищу, дверь барака открылась и оттуда появился Андреа, окутанный сигарным дымом. Не произнеся .ни слова и сердито нахмурившись, он прошел мимо Меллори. Из комнаты слышались звуки гитары.

Петар, как обычно, наигрывал югославскую версию «Покинутой любви». Видимо, это была его любимая песня. Когда Меллори вошел, Мария, Рейнольдс и Гроувс тихо сидели рядом, Миллер лежал в спальном мешке с неизменным томиком стихов в руках.

Меллори кивнул головой в сторону двери.

— Что-то расстроило нашего друга. Миллер усмехнулся и, в свою очередь, кивнул на Петара.

— Он опять играет любимую мелодию Андреа. Меллори усмехнулся и повернулся к Марии.

— Попросите его прекратить пение. Сегодня днем мы улетаем, и нам необходимо выспаться.

— Можем поспать в самолете, — хмуро сказал Рейнольдс. — Или когда прибудем в конечный пункт своего назначения, где бы он ни был.

— Нет, спите сейчас.

— Почему именно сейчас?

— Почему сейчас? — Меллори рассеянно посмотрел куда-то вдаль и тихо произнес:

— Потому, что другого случая может и не быть.

Рейнольдс удивленно взглянул на него. Впервые в его взгляде не было враждебности и недоверия. Только любопытство и что-то похожее на понимание.

На плато Ивеничи колонна продолжала неумолимо двигаться вперед, но назвать ее колонной солдат язык не поворачивался.

Они вообще не походили на человеческие существа. Доведенные до крайнего истощения, с перекошенными от напряжения лицами, они медленно продвигались, автоматически переставляя затекшие непослушные ноги, словно зомби — вставшие из могил мертвецы.

То тут, то там кто-нибудь спотыкался и падал, чтобы уже не подняться больше. Его оттаскивали в сторону, к остальным бедолагам, которых заботливые партизанки пытались привести в чувство. Они растирали отмороженные конечности и вливали в горло ослабших товарищей щедрые порции горячего супа и крепкой ракии.

Капитан Вланович повернулся к полковнику Вису. Лицо его исказило страдание, голос был хриплый и глухой.

— Это безумие, полковник, безумие! Вы сами видите, что это невозможно. Нам никогда не успеть. Взгляните — за первые два часа выбыли из строя двести пятьдесят человек. Кислородное голодание, холод, колоссальные физические нагрузки... Это безумие.

— Сама война — безумие, — спокойно заметил Вис. — Дайте радиограмму. Нам потребуется еще пятьсот человек.

Решающий момент наступил, Меллори знал это. Он взглянул на Андреа, Миллера, Рейнольдса и Гроувса и понял, что им это тоже ясно. На их лицах, как в зеркале, отражались его собственные ощущения: крайняя степень напряжения, готовность в любую секунду взорваться и перейти к решительным действиям.

Подобный момент истины наступал всегда, срывая с людей все наносное. Тогда становилось ясно, кто чего стоит. Он надеялся, что Рейнольдс и Гроувс проявят себя с лучшей стороны. О Миллере и Андреа беспокоиться не приходилось — слишком хорошо они знали друг друга. Миллер, когда, казалось, все потеряно, был способен на невозможное. А обычно благодушно настроенный Андреа превращался в совершенно другого человека — невероятную комбинацию холодного рассудка и беспощадной стремительной силы.

Меллори никогда прежде не доводилось встречаться с подобным феноменом. Когда Меллори заговорил, голос его звучал, как всегда, спокойно и бесстрастно.

— Мы отправляемся в четыре часа. Сейчас три. Если повезет, захватим их врасплох. Все ясно? Рейнольдс спросил неуверенно:

— Вы хотите сказать, что если что-нибудь сорвется, нам придется применить оружие?

— Вам придется стрелять. И стрелять наверняка. Вы должны убивать. Это приказ, сержант.

— Бог свидетель, — сказал Рейнольдс, — я не могу понять, что происходит. — По выражению его лица было понятно, что он уже отчаялся разобраться в ситуации.

Меллори и Андреа вышли из барака и небрежной походкой направились к резиденции Нойфельда. Меллори сказал:

— Если не мы их, то они нас, понимаешь?

— Понимаю. А где Петар и Мария?

— Может быть, спят? Они вышли из барака пару часов назад.

Мы заберем их позже.

— Как бы поздно не было... Они очень рискуют, старина Кейт.

— Что можно поделать, Андреа? Последние десять часов я только об этом и думаю. Это непомерный риск, но я вынужден пойти на это. В случае необходимости ими придется пожертвовать, Андреа. Ты же понимаешь, что для меня значило бы открыть сейчас карты.

— Еще бы, — тяжело произнес Андреа. — Это был бы конец всему.

Они вошли к Нойфельду, не постучавшись. Он сидел за столом рядом с Дрошным и, увидев их, раздраженно взглянул на часы.

— Я же говорил в четыре, а сейчас только три.

— Перепутали, — извинился Меллори, закрывая дверь. — Прошу без глупостей.

Нойфельд и Дрошный глупить не собирались. Вряд ли можно решиться на необдуманный поступок под дулами двух «парабеллумов», с заботливо прикрученными глушителями. Они так и продолжали сидеть, не двигаясь с места, только лица их побелели. Нойфельд первым нарушил молчание:

— Я виноват, что недооценил вас...

— Спокойно. Людям Брозника удалось обнаружить, где вы содержите четверых английских связных. Нам приблизительно известно, где они находятся. Вы знаете это точно. Сейчас вы нас туда отведете. Немедленно.

— Сумасшедшие, — уверенно заключил Нойфельд.

— Нам это и без вас известно. — Андреа зашел за спину Нойфельду и Дрошному, вынул у них пистолеты из кобуры, опорожнил магазины и положил их на прежнее место. Потом проделал ту же операцию с двумя стоящими в углу «шмайссерами» и положил их на стол перед Нойфельдом и Дрошным.

— Прошу вас, джентльмены, — любезно сказал Андреа. — Вооружены до зубов. Дрошный злобно процедил:

— А если мы откажемся идти с вами? От любезности Андреа не осталось и следа. Он неторопливо обошел вокруг стола и с такой силой ткнул глушителем пистолета Дрошному в зубы, что тот застонал от боли.

— Не надо... — голос Андреа звучал почти умоляюще, — не надо меня дразнить, пожалуйста.

Дрошный решил не испытывать судьбу, Меллори подошел к окну и выглянул наружу. Недалеко от барака Нойфельда стояло около дюжины четников. Все они были вооружены. В дальнем конце лагеря виднелась конюшня. Двери ее были раскрыты настежь. Это означало, что Миллер и двое сержантов заняли позиции.

— Пройдете по территории лагеря к конюшне, — сказал Меллори. — Ни с кем не заговаривать, никаких предупреждений или условных сигналов не давать. Мы следуем за вами в десяти шагах.

— В десяти шагах? Что же нам мешает нарушить уговор, в таком случае? Ведь вы не решитесь держать нас на прицеле у всех на виду.

— Это верно, — согласился Меллори. — С того момента, как вы откроете эту дверь, на вас будут нацелены три «шмайссера» из конюшни. Одно лишнее движение, повторяю, одно движение, и вы будете перерезаны очередью надвое. Вот почему мы предпочитаем держаться подальше. Мы не хотим, чтобы нас