— Я решила, — твердо ответила она, — что право распоряжаться моей жизнью принадлежит мне и только мне.

— Право загубить ее, — уточнил Кристофер.

— Я приму обет, поскольку верю, что тогда смогу хоть что-нибудь хоть для кого-нибудь сделать. Я думала достаточно долго. Это правильный выбор.

Кристофер стоял и смотрел на нее так, словно ждал, что она вдруг засмеется и подтолкнет его локтем в бок, давая понять, что все это розыгрыш. Он пробормотал:

— Не понимаю. От чего ты бежишь?

Она посмотрела в конец улицы. Ее автобус, разбрызгивая колесами грязь, уже повернул за угол и должен был вот-вот подойти.

— Я ни от чего не бегу, Крис. Я стремлюсь хоть к чему-то прийти.

— Не понимаю, — вновь повторил он, потирая шею. — Впервые вижу человека, которому захотелось уйти в монастырь.

Автобус сбавил ход, подъезжая к остановке. Захрустел под колесами наст. Деньги на билет Розамунда приготовила давно и крепко сжимала их в кулаке. Кристофер стоял, понурясь. Со стороны казалось, что он сосредоточенно наблюдает за тем, как слякоть затейливыми ручейками исчезает в решетке слива. Мелочь в руке у Розамунды звякнула.

Кристофер вдруг поднял голову.

— Я женюсь на тебе. Ты этого хочешь? Нет, серьезно. Я не шучу. Я женюсь на тебе.

Автобус затормозил у остановки. Двери с шипением открылись, водитель выжидательно поглядел на Розамунду.

Она поднялась в автобус.

— Я женюсь на тебе, — повторил Кристофер. — Я позвоню тебе сегодня вечером, Рози. Ладно? Покумекаем вместе. Договорились?

Она бросила мелочь в кассу. Монетки загремели как канонада, словно где-то за тридевять земель рвались снаряды. Двери за ней закрылись, обрубив фразу Кристофера на середине так бесповоротно, словно отсекли ему голову. Она села. Автобус тронулся, отъехал от кромки тротуара, Розамунда оглянулась и сквозь белое облако автобусного выхлопа увидела Кристофера.

Мальчик убрал руки с ее глаз. Нет, не мальчик. Кристофер. Она увидела его, озаренного резким белым светом ламп в круглых плафонах. Кристофер улыбался, глядел светло, спокойно. Он пришел к ней! Он наконец нашел ее!

Ваал опустил руку. Туман перед глазами сестры Розамунды медленно рассеялся, и тогда она узнала черные прищуренные глаза. Она дышала хрипло и тяжело и вся заледенела, словно только что вошла с метели.

Ваал сказал:

— Вам следовало выйти за него. Вы разбили ему сердце, сестра. Он был бы вам хорошим мужем.

Нет, нет, мысленно крикнула она. Ничего этого нет!

— Он не понимал, что мне было нужно, — пробормотала она. — Ему только так казалось.

— Досадно, — отозвался Ваал. — Он ведь так вас любил. А теперь уже поздно.

— Что? — переспросила она, и в висках у нее застучало. — Что?

— А вы не знали? Потому он и не искал вас. Потому и не звонил вашим родителям. Он мертв, сестра. Погиб в автомобильной катастрофе…

Она зажала рот рукой и сдавленно охнула.

— …и его так страшно изуродовало, что вы бы его не узнали. Его вынимали из машины… по кусочкам.

— Лжешь! — закричала она. — Лжешь!

— Тогда почему же, — спросил Ваал, — вы мне верите?

— Родители позвонили бы мне! Ты лжешь! — Прижимая руку ко рту (она знала, что губы у нее сейчас мертвенно-белые, как ломкие иссохшие кости), сестра Розамунда попятилась от него в коридор. Ваал усмехнулся, и его усмешка превратилась в широкую улыбку… улыбку Кристофера. Кристофер протянул к ней руки и заговорил тихим, далеким голосом: «Рози? Я здесь. Я знаю, как я нужен тебе сейчас. И ты мне нужна, дорогая. Я все время засыпаю за рулем…»

С пронзительным криком, от которого у нее запершило в горле, сестра Розамунда метнулась из спальни в коридор. Сбегая в развевающейся рясе по лестнице, она вдруг заметила внизу других сестер. Они шептались, бросая на нее удивленные взгляды.

Она остановилась, чтобы успокоиться, и тотчас ухватилась за перила, чтобы не упасть: ее вдруг затошнило. «Я схожу с ума? — подумала она. — Я схожу с ума?» Она так крепко сжимала перила, что на руках проступили вены и стало видно, как кровь бежит по ним к ее бешено бьющемуся сердцу.

Следующие несколько недель сестра Розамунда избегала мальчика, не в силах быть рядом с ним — в памяти сразу всплывало улыбающееся лицо Кристофера, венчающее тело ребенка.

Иногда, даже во время уроков истории или в часовне, ее вдруг охватывала неудержимая дрожь. Однажды это случилось во время ужина; она уронила поднос, тарелки побились, и осколки разлетелись по полу. Все чаще и чаще она ловила на себе осторожные, любопытные взгляды коллег.

Она позвонила родителям, чтобы хоть что-нибудь узнать о Кристофере, однако те уже несколько лет ничего о нем не слышали. Оставался единственный человек, с которым можно было связаться, брат Кристофера в Детройте. Но, набирая номер детройтской справочной службы, сестра Розамунда вдруг бросила трубку. Она не была уверена, хочет ли узнать о судьбе Кристофера; возможно, правда доконала бы ее. Она хотела и боялась узнать и по ночам ворочалась в постели, простыня и одеяло становились влажными от пота.

Возможно, я все-таки ошиблась, без конца повторяла она себе в ночной тиши. Да, она отвернулась от Кристофера, когда он нуждался в ней. Теперь давняя ошибка связала ее по рукам и ногам. Кристофер был прав: она тогда бежала и, что самое скверное, с самого начала знала об этом. Она хотела укрыться от суровых атрибутов реальности, спрятаться где-нибудь, где угодно, и до последнего вздоха цепляться за свое убежище.

Теперь она стала понимать, как ей не хватает интимной стороны любви. Она тосковала по сильным и нежным рукам, ласкавшим ее на смятой широкой постели в его квартире; ей хотелось вновь очутиться в его объятиях, чтобы он, зарывшись лицом в ее волосы, нашептывал ей, как прекрасно ее тело. Она тосковала по физической близости почти так же сильно, как по самому Кристоферу. До чего несправедливо, думала она, отказывать себе в том, что так необходимо! Теперь она чувствовала себя чужой и одинокой среди строгих черных одеяний, в атмосфере благочестия. Неожиданно она оказалась окружена уродами, которые так же отрекались от себя, отказывали себе во всем. Посмей сестра Розамунда признаться, какие мысли ее одолевают, ей ответили бы суровой отповедью и, вероятно, отослали бы к отцу Робсону.

Я еще молода, твердила она по ночам. Здесь я состарюсь до срока и до конца жизни буду носить черную сутану и прятать от всех свои чувства. О Боже, Боже, это несправедливо.

Каждый новый ускользающий день напоминал ей об ушедшем безвозвратно; она пыталась забыться, с головой погружаясь в работу и коротая свободное время в одиночестве, за книгами, но не могла подавить растущие сомнения и чувство неуверенности. Каждое утро она готовилась увидеть в зеркале паутину крохотных морщинок под глазами, обнаружить сходство с пожилыми сестрами, для которых не существовало жизни вне стен приюта. Вскоре сестра Розамунда стала есть у себя в комнате и отказываться от участия в маленьких развлечениях — празднованиях дней рождения, коллективных просмотрах фильмов. И наконец усомнилась в справедливости Высшего Судии, которому понадобилось запереть ее здесь, как красивое холеное животное в клетке, сгноить в этих унылых стенах.

Однажды утром, после урока истории, когда отпущенные ею ученики вереницей потянулись на