морда вся в крови, но темно-бурый волк был уже в воздухе, атакуя его с вы– пущенными когтями.

Черный волк крутнулся в сторону, но лапы были еще нетвердыми и он не устоял, перелетев через перевернутый стол. Бурый зверь, чуть не промахнувшись, вцепился своими мощными челюстями ему в переднюю лапу. Другой волк, янтарно-рыжего оттенка, запрыгнул в окно и вцепился ос– каленными клыками в спину черного волка.

Он знал, что смерть неизбежна. Раз они поймали его, они разорвут его в клочья. Они были для него чужаками, как и он для них, и он знал, что это – бой за территорию. Он щелкнул зубами на янтарного волка – молодую самку – с такой свирепостью, что она соскочила со спины. Но бурого рослого самца напугать было не так легко; мелькнули когти, и на боку черного волка показались красные полосы. Щелкали клыки, волки делали выпады вперед и уклонялись от врага, как на фех– товании. Оба волка сталкивались грудь к груди, неистово пытаясь одо– леть другого.

Он не упустил шанс и разодрал бурому волку левое ухо. Зверь взвыл и отскочил, уклоняясь, в сторону, а затем снова подскочил, разъяренный, с жаждой убийства в глазах. Их тела столкнулись снова с такой силой, что у обоих вышибло дух. Они свирепо дрались, каждый старался ухватить другого за глотку, пока они сцеплялись то тут, то там по всей комнате, вытанцовывая смертельные па когтей и клыков.

Покрытое бурой шерстью мускулистое плечо врезалось в его голову справа, ослепив его новой болью. Он взвыл, высоким дрожащим лаем, и свалился в углу на спину. В легких у него хрипело и он фыркал кровью. Бурый волк, оскалившийся от возбуждения боя, собрался прыгнуть к не– му, чтобы завершить дело.

Хриплый горловой лай остановил бурого волка в момент полной го– товности к атаке.

В дверях дома появилась рыжая самка. Сразу за ней вошел одногла– зый седой старый самец. Самка метнулась вперед, толкнула бурого в бок. Лизнула ему окровавленное ухо, потом плечом оттеснила его в сто– рону.

Черный волк ждал, мускулы его дрожали. Опять дико разболелась голова. Он хотел дать им понять, что не собирается без борьбы отдать свою жизнь; он прорычал – эквивалент человеческого «давай же!» – гор– ловым хрипом, от которого уши рыжей самки насторожились. Она села на задние лапы и рассматривала его, возможно с проблеском уважения в глазах после того, как черный волк заявил о своем намерении выжить.

Она долго смотрела на него. Старик, седой, и бурый самец лизали ей шерсть. Небольшой светло-бурый самец вошел и нервно стал тявкать возле нее, пока она не усмирила его ударом лапы по морде. Потом по– вернулась, королевским движением, и, легко щелкнув хвостом, подошла к проткнутому ножом трупу и стала разрывать его.

Пять волков, подумал он. Это число оказалось для него тревожным. Оно было черным числом, и от него пахло пожаром. Пять. Внутренним взором он видел побережье и солдат, пытающихся высадиться на берег. Над ними маячила неясная тень огромного ворона, неотвратимо летевшего на запад. У ворона были стеклянные глаза, а на клюве его были фальши– вые царапины. Нет, нет, дошло до него. Буквы. И какой-то рисунок. Стальной…

Его отвлек сильный запах крови и свежего мяса. Другие наедались. Рыжая самка подняла голову и заворчала на него. Это означало: здесь хватит на всех.

Он ел, и тайны уплыли прочь. Но когда бурый самец и янтарная самка стали раздирать огромный рыжеволосый труп на полу, его передер– нуло и он вышел наружу, где его безжалостно вывернуло наизнанку.

Этой ночью появились звезды. Остальные волки запели, животы у них были раздуты. Он присоединился к ним – вначале только пробуя го– лос, потому что не знал их мелодий, потом в полную силу, когда они приняли его пение и включили его в свои голоса. Теперь он был одним из них, хотя бурый волк все еще рычал и презрительно фыркал на него.

Наступил рассвет другого дня, прошел еще день. Время было всего лишь фикцией, выдумкой. Оно не имело смысла здесь, во чреве волчьего города. Он придумал другим волкам имена: Золотистая, рыжая самка – вожак, которая была старше, чем казалась; Крысолов, темно-бурый са– мец, чье главное удовольствие заключалось в охоте на грызунов по до– мам; Одноглазый, великолепный певец; Шавка, помесь волка с дворняжкой и не совсем в своем уме; и Янтарная, мечтательница, часами сидевшая, созерцая, на задних лапах. И как он скоро узнал, четыре волчонка Ян– тарной от Крысолова.

Однажды ночью случился короткий снегопад. Среди снежинок танце– вала Янтарная, она щелкала по ним зубами, а Крысолов и Шавка кругами носились вокруг нее. Снежинки таяли сразу же, как только касались теплой земли. Это был знак того, что лето уже подступает.

На следующее утро он сидел на камнях, в то время как Золотистая оказала ему честь, слизывая запекшуюся кровь с его раны на голове. Это был разговор языком, и он означал, что он может залезть на нее. Желание уже бродило в нем: у нее был такой красивый хвост. И, когда он поднялся, чтобы доставить ей радость, то услышал гудение моторов.

Он поднял глаза. В воздух поднимался огромный ворон. Нет, не во– рон, понял он. У воронов не бывает моторов. Самолет, с огромным раз– махом крыльев. От поднимавшегося в утреннем серебристом воздухе само– лета его плоть напряглась. Это была страшная вещь, и когда она повер– нула к югу, он издал тихий, стонущий звук, шедший из глубины глотки. Его надо остановить! В его брюхе смертельный груз! Его надо остано– вить! Он посмотрел на Золотистую и увидел, что она не понимает. Поче– му она не понимает? Почему только он понимает? Он вывертом поднялся с камней и помчался вниз к бухте, в то время как транспортный самолет стал удаляться. Он вскарабкался на волнолом, и стоял там, стеная, по– ка самолет не исчез из вида.

Я подвел, думал он. Но подвел именно потому, что допустил, чтобы у него болела голова, из-за чего он был вынужден позволить событиям идти так, как они шли.

Но его по-прежнему неотступно преследовали ночные кошмары, и от них невозможно было избавиться. В этих кошмарах он был человеком. Подростком, не ведающим правды жизни. Он бежал по полю, усеянному желтыми цветками, и в руке у него была зажата леска. На конце той ле– ски, плывя по небу, белый змей танцевал и крутился в восходящих пото– ках воздуха. Самка человека окликала его по имени, которое он не мог точно разобрать. И в тот момент, когда он следил за змеем, взлетающим все выше и выше, на него упала тень ворона со стеклянными глазами, и один из его крутящихся пропеллеров размолотил змея на тысячи кусоч– ков, которые унесло прочь, как пыль. Самолет был оливкового цвета и испещрен пулевыми отверстиями. Когда оборванная леска упала на землю, с ней упал и туман. Он обволок его, и ему пришлось вдохнуть этот ту– ман. Плоть его начала таять, отваливаться кровавыми ошметками, он по– валился на колени, в то время как на его руках и ладонях появлялись дыры. Женщина, когда-то красивая, шла, спотыкаясь, по полю в его сто– рону, и, когда она добралась до него и раскинула руки, он увидел кро– воточащую пустоту там, где было ее лицо…

В ослепительном дневном свете реальности он сидел на причале и разглядывал обгоревший корпус лодки. Пять, подумал он. Что было свя– зано с этим числом? Что так пугало его?

Проходили дни, в которых были ритуалы питания, сна и согревания на теплевшем солнце. Трупы, костлявые, обглоданные, отдали последние куски пищи. Он лежал на животе и разглядывал нож, торчащий из клетки костей. У него было кривое лезвие. Он видел этот нож где-то в другом месте. Воткнувшийся между двумя человеческими пальцами. Игра Китти,– подумал он. Да, но кто такая Китти?

Самолет, зеленый металл которого весь в оспинах нарисованных от– верстий. Лицо человека с серебряными зубами: лицо Дьявола. Город с большими часами на башне и широкой рекой, извилисто текущей в море. Красивая женщина с белыми волосами и золотисто-карими глазами. Пять дробь шесть. Пять дробь шесть. И все это – призраки. Голова болела. Он – волк; что он об этом знает и что значат для него такие вещи?

Нож манил его. Он потянулся к нему, в то время как Золотистая с ленивым интересом следила за ним. Его лапа коснулась ручки. Конечно, он не мог вытащить нож. Что заставило его поверить, что он может сде– лать это?

Он почему-то стал обращать внимание на восходы и закаты солнца и течение дней. Он заметил, что дни удлинялись. Пять шестых. Чем бы это ни было, оно быстро приближалось, и мысль эта заставляла его вздраги– вать и стонать. Он перестал петь с другими, потому что в душе его не было песни. Пять шесть овладели его умом и не давали ему покоя. С за– павшими глазами он встретил новый рассвет и пошел