— Я слышу это с полуночи, — сказал он ей. Его смена начиналась с двенадцати часов и заканчивалась в восемь. — Ничего похожего не доводилось слышать.

— Он там один?

— Ага. Некоторые приходили, но тоже долго не могли выдержать. Ты бы видела их лица, когда они выходили отсюда! Мурашки по телу!

— Дерьмовое дело! — сказала Сесиль. Она продавала билеты и работала в будке снаружи. — Я бы не выдержала двух минут смотреть такое кино, всех этих мертвых и все такое! Боже, я продала билет этому парню уже третий сеанс подряд!

— Он выходил, купил у меня кока-колу и попкорн. Дал доллар на чай. Скажу тебе, мне уже и не хотелось касаться его денег. Они похоже…

Какие-то сальные или что-то вроде того.

— Подонок, похоже, развлекается там сам с собой. Похоже, разглядывает всех этих мертвых, развороченные лица и развлекает сам себя. Кому-то надо бы зайти туда и сказать ему, чтобы…

Смех опять усилился. Эмилиано вздрогнул, теперь звуки напомнили ему крик мальчишки, которого он однажды пырнул в живот в драке на ножах. Смех оборвался, перейдя в клокот и затем в тихое умиленное бормотание, которое напомнило Сесили звуки, издаваемые наркоманами в одном из их мест, куда она зачастила. Лицо ее стало как застывшее, пока смех не исчез, а потом она сказала: — Мне кажется, у меня и своих дел достаточно. — Она повернулась и заспешила в свою кассу и заперла за собой дверь. Она решила, что в этом парне, сидевшем в кинотеатре, есть что-то таинственное. Она видела его: это был крупный, здоровый, похожий на шведа мужчина с курчавыми светлыми волосами, молочно-белой кожей и глазами, как сигаретные окурки. Покупая у нее билет, он сверлил ее взглядом, но не сказал ни слова. Колдун, решила она, и дрожащими пальцами развернула свой журнал «Пипл».

Скорее бы восемь часов, молил Эмилиано. Еще раз посмотрел на наручные часы. «Лики смерти, часть 4» должны скоро закончиться, и Вилли, старый киномеханик-пьяница, будет менять пленку на «Мондо Бизарро», про рабство и все такое прочее. Может, парень уйдет раньше, и тогда картину сразу же сменят. Эмилиано сел на табуретку и стал опять читать комикс, пытаясь заглушить страшные воспоминания, пробудившиеся у него от этого смеха.

Красный занавес зашевелился. Эмилиано сгорбил плечи, как будто его хотели побить. Потом занавес раскрылся, и киноман возник в темном вестибюльчике. Он уходит! Эмилиано чуть не засмеялся, глаза его застыли на одной точке комикса. Он выходит из дверей!

Но киноман произнес слабым, почти детским голосом:

— Пожалуйста, мне большую чашку кока-колы и попкорн с маслом.

В животе у Эмилиано заболело. Не осмелясь посмотреть человеку в лицо, он встал с табуретки, налил кока-колу из крана, достал попкорн и плеснул в него масла.

— Пожалуйста, побольше масла, — попросил киноман.

Эмилиано добавил еще несколько капель масла и провел заказанное по прилавку. — Три доллара, — сказал он. К нему подлетела пятидолларовая бумажка. — Сдачи не надо, — сказал человек, и сейчас в его голосе прозвучал южный акцент. Озадаченный, Эмилиано взглянул на него. Киноман был около шести футов и четырех дюймов ростом, был одет в желтую рубашку с короткими руками и брюки цвета хаки с зеленью. Глаза его под густыми черными бровями были завораживающе зелеными, контрастирующие с янтарным оттенком кожи. Прежде Эмилиано посчитал его за южноамериканца, когда он подходил первый раз, возможно, в нем было что-то от индейской крови. Волосы черные и волнистые, прилизанные к черепу. Он уставился неподвижно на Эмилиано. — Я хочу посмотреть кино еще раз, — спокойно произнес он, и в этом голосе прозвучало нечто от бразильского акцента.

— Э… Через минуту должен начаться «Мондо Бизарро». Киномеханик, наверно, уже заправил первую катушку…

— Нет, — сказал киноман, и слегка улыбнулся. — Я хочу посмотреть еще раз это кино. Прямо сейчас.

— Да. Но, послушайте. Я имею в виду… Я здесь не решаю, так ведь? Вы же знаете? Я только работаю за прилавком. Я ничего не могу сказать насчет…

Тут человек придвинулся и коснулся лица Эмилиано холодными маслянистыми пальцами, отчего подбородок Эмилиано застыл, как примороженный.

На секунду все вокруг как будто поплыло перед его глазами, а кости его стали ледяными. Потом он моргнул, и все его тело вздрогнуло, он стоял за прилавком, а киноман пропал. Черт! — подумал он. Подонок прикоснулся ко мне. Он скомкал салфетку и вытер лицо, там где прикасались пальцы, но все еще чувствовал оставшийся после них холод. Пятидолларовая бумажка оставалась на прилавке. Он положил ее в карман и заглянул сквозь занавес в кинотеатр.

На экране, расцвеченном сочными и чувственными красками, лежали почерневшие трупы, извлеченные из столкнувшихся автомобилей пожарными. Диктор говорил:

— Лики смерти — не шутка. Все, что вы увидите, было на самом деле. Если вы хоть сколько-то слабонервны, вам лучше сейчас же уйти…

Киноман сидел в первом ряду. Эмилиано видел его профиль напротив экрана. Опять послышался смех, и когда Эмилиано метнулся назад от занавеса и поглядел на свои часы, он понял, что еще почти двадцать минут в жизни его стали черной дырой. Он выскочил из двери и пробежал по лестнице в будку киномеханика, где Вилли валялся на диванчике, читая Кастлера.

— Эй, — сказал Эмилиано. — Что происходит? Как это случилось, что ты опять показываешь это дерьмо?

Вилли уставился на него через край своего журнала.

— У тебя не все дома? — спросил он. — Ведь это ты со своим приятелем пришел ко мне и попросил меня об этом. Не прошло и пятнадцати минут. Вот я и поставил снова. Не приписывай мне это дерьмо ни в коем случае. Как бы то ни было, я не спорю со старыми извращенцами.

— Старые извращенцы? О чем ты говоришь?

— Твой приятель, — сказал Вилли. — Ему не меньше семидесяти. Со своей бородой он похож на Рипа Ван Винкля. Откуда только такие извращенцы берутся?

— Ты…

С ума сошел, — прошептал Эмилиано. Вилли пожал плечами и вернулся к своему журналу.

Сесиль на улице увидела, как Эмилиано убегал по тротуару. Он обернулся к ней и прокричал:

— Больше меня здесь не будет. Никогда! Хватит!

И побежал дальше по Сорок Второй улице в темноту. Сесиль перекрестилась, еще раз проверила замок на двери кассовой будки и, помолясь, улеглась поспать до рассвета.

Сидевший на своем кресле в первом ряду киноман запустил руку в попкорн с маслом и набил им рот. Перед ним были картины изувеченных тел, извлеченных из руин лондонского здания, взорванного ирландскими террористами. Он склонил голову набок, с интересом разглядывая вид переломанных костей и крови. Камера, объектив которой замутился и дрожал, сфокусировалась на обезумевшем лице молодой женщины, баюкавшей мертвого ребенка.

Киноман хохотал так, словно смотрел комедию. В его смехе были отзвуки визга напалмовых бомб, зажигательных снарядов и ракет Томагавк, он эхом отзывался в кинотеатре, и если бы там были другие люди, каждый из них был бы измучен воспоминаниями о своих собственных ужасах.

В отраженном от экрана свете лицо человека претерпело изменения. Больше он не напоминал ни шведа, ни бразильца, не было у него и бороды Рипа Ван Винкля, черты лица его сливались в что-то одно, как будто медленно плавилась восковая маска, кости под кожей меняли свою форму. Черты сотен лиц возникали и пропадали, как гноящиеся шрамы. Пока на экране показывали вскрытие на последней стадии, человек всплескивал руками в радостном оживлении.

— Уже пора! — думал он. — Пора уже представлению начинаться!

Много времени ждал он поднятия занавеса, много износил лиц и кож, и момент приблизился, подошел очень близко. Он видел крен, ведущий к разрушению, сквозь множество глаз, нюхал пламя, и дым, и кровь в воздухе как смертельно пьянящие духи. Момент приближался, и этот момент будет принадлежать ему.

О, да! Пора уже представлению начинаться!

Он был терпеливым созданием, но сейчас едва мог удержаться, чтобы не пуститься в пляс. Возможно,