прибытии в Баку они будут отданы английскому консулу и судимы по всей строгости законов как разбойники.

— Но прежде всего, — прибавил молодой капитан, — вы похороните вашего начальника! Эндимион, возьмите этих четырех людей в могильщики: вы дадите им поесть, снабдите всем нужным; затем они сойдут на землю с останками майора Фейерлея и благоговейно закопают его в лесу…

При этом он тихо сказал негру:

— Вы будете вооружены, но когда кончится работа этих безбожников и если они захотят убежать потихоньку, сделайте вид, что не замечаете: пусть они лучше будут повешены в другой стране!.. Что касается вас, Боб, — произнес он нарочно погромче, — потрудитесь приготовить все к отходу. Как только вернутся эти могильщики, мы поднимемся.

Час спустя после того, как пассажиры «Галлии» весело окончили холодный ужин, явился Эндимион и, отдавая честь по-военному, остановился перед Дерошем со словами:

— Жду ваших приказаний, капитан!

— Кончили?

— Все сделано. Майор лежит в земле на три фута глубины, а другие четверо, не спросись останков своего начальника, лишь только я сделал вид, что не смотрю на них…

— Рассердились, что не получили того же, что Троттер и доктор! — сказал Оливье, поворачиваясь к командиру.

— Честное слово! Я менее снисходителен, чем вы, мой дорогой друг; если бы я был на вашем месте, то покончил бы с ними счеты! — сурово возразил моряк.

— Мы предоставим эту заботу английскому консулу в Баку! — ответил Оливье.

— Разве мы летим в Баку?

— Да, чтобы несколько разнообразить наш маршрут. Я сначала думал этим путем лететь в Тибет, а потому велел заготовить там запасы нефтяного масла; этим мы и воспользуемся на обратном пути в Англию и сократим путь на несколько часов.

В эту минуту на пороге показался Боб Рютвен.

— Пары разведены, машины готовы, капитан! — сказал он, отдавая честь по уставу.

— Ну, хорошо! идем! — ответил Оливье, выходя на палубу, чтобы отдать приказания.

И почти тотчас же «Галлия» поднялась в пространство, сложив свои чудовищные ноги, и направилась на запад.

Было десять часов. Пассажиры, измученные вечерними происшествиями, один за другим разошлись по каютам. Наступила тишина. Кроме равномерного стука машин и шагов капитана, никакой другой шум не тревожил спокойствия звездной ночи. Лорд Дункан ушел последним, вырвав у Оливье обещание позволить сменить его через несколько часов, чтобы он мог заснуть.

— Вы не из железа, черт возьми! Вам решительно нужен отдых; и не забывайте, — прибавил он с многозначительной улыбкой, — что я с этих пор смотрю на вас, как на одного из членов семьи, и буду не меньше страдать, если вы не побережете себя!

На этом он его оставил предаваться приятным мечтам.

Отец Этель принял его в семью, значит, он считает егосыном!

Тогда это победа, потому что она смотрит его глазами, и если в ее душе есть какие-то таинственные возражения, то они исчезнут при одном слове обожаемого отца. Заговор, недоедание, мучения и сражение — все забыто!

Три часа уединенного размышления пролетели, как мгновение, и когда лорд Дункан, привыкший вставать в четыре часа, пришел его сменить, Оливье показалось, что прошло только несколько минут…

Своим могущественным и быстрым взмахом «Галлия» перелетела уже через обширные равнины, озера, горы, пустыни Тибета и вершины Гиндукуша. Под ногами спящих путешественников промелькнула провинция Кашмир, со своей любопытной столицей, изрезанной узкими улицами, с бесчисленными банями, с крышами, покрытыми землей и проросшими яркими цветами…

Через два часа Оливье поднялся, подкрепленный коротким сном, и вышел на палубу, чтобы сменить мистера Петтибона и дать ему отдых; так наступил день, и три человека, немного подкрепленные сном, почти не ощущали последствий вчерашнего ужасного происшествия.

Наконец раздался колокол к завтраку, стали выходить из кают и постепенно собрались в столовой. Вход Боба Рютвена произвел сенсацию. Имея право по происхождению занимать место среди этого общества и вполне заслужив его вчерашним поступком, он был приглашен Дерошем к столу.

В восторге от такого приглашения, Боб считал нужным счистить с себя краску, — но увы! краска была очень прочная. Все утро он трудился над своим белением, подбодряемый советами Мюриель и рассуждениями лорда Эртона, которого тяготила мысль иметь родственником негра, но все это привело к очень плачевным результатам. При появлении его к завтраку всем бросился в глаза пятнистый цвет его лица и вызвал всеобщий смех.

— Мой бедный Боб! — сказал лорд Темпль, считая нужным взять его под свое покровительство, — что вы сделали со своим красивым лицом?

— К несчастью, я думал, что краска сойдет, — ответил Боб, видимо сконфуженный, — я никогда не предполагал, что она держится так крепко!

— Вы не пробовали пемзой? — спросил Оливье, переходя от неудержимого смеха к состраданию.

— Спросите лучше у Эртона и Мюриель… Они чуть не содрали мне кожу!

— Мы сделали ошибку, — проговорила мисс Рютвен, наклоняя набок голову и рассматривая критическим взглядом свою работу, — именно тем, что начали с носа!..

— Почему? — спросил Боб с беспокойством.

— Это придает вам вид какой-то починенной статуи, которая плохо сделана…

— Было бы, может быть, лучше всего перекрасить все снова до приезда в Лондон! — лукаво поддразнивал мистер Петтибон, находя удовольствие в затруднении своего противника.

— Подите вы! — проворчал бедный Боб. — Хотел бы я увидеть, как бы вы показались в клубе перед товарищами, вымазанный, как я! Мы бы посмотрели, смешно ли вам было бы тогда!..

И он сердито принялся глотать кушанье.

Впрочем, когда прошла минутная вспышка веселья, вызванная приходом Боба, гости «Галлии» казались какими-то убитыми. Ужасные события прошедшего вечера оставили свой след, и никто не мог забыть, что два изменника еще находились на корабле, в лазарете. Так потянулся завтрак без обычного воодушевления.

Все встали из-за стола в то время, как показался Самарканд, а потому каждый поспешил к перилам, чтобы с помощью лорнета или подзорной трубы рассмотреть памятники этого города, когда-то могущественного, но который теперь одряхлел и пришел в упадок со своими дворцами, сотнями мечетей, коллегиями, обсерваториями и своими величественными развалинами.

— Разве сказал бы кто-нибудь, — воскликнул лорд Темпль, — что эта ничтожная кучка домов была когда-то большим городом с населением более ста пятидесяти тысяч душ?

— И столицей великого Тамерлана, — прибавил Оливье, — взгляните на этот памятник, направо, это должна быть его гробница, если карты не обманывают меня!

— Гробница Тамерлана! — воскликнула Мюриель, внезапно заинтересованная. — Это была столица Тамерлана?.. О!.. Пустите меня посмотреть!..

— Можно узнать, почему вы так интересуетесь всем, что касается этих варваров? — спросил Эртон, вдруг чувствуя ревность к ним.

— Вы еще спрашиваете? — произнесла Мюриель сентиментальным тоном. — Причина этого — гимн Тамерлану, который хорошо пел этот Матанга!..

— Мне кажется, — с горечью возразил Эртон, — мы — жалкие судьи этого пения ламы, когда не понимаем ни одного слова!..

— Говорите за себя! — с живостью воскликнула Мюриель, — но я поняла много любезных слов, с которыми он обращался ко мне. Могу вам сказать, что можно бы пожелать многим из наших европейцев сделаться такими же красноречивыми, как он!

— Красноречив! — повторил лорд Эртон с досадой, — я же нахожу его нестерпимым болтуном!