плакать. Какие ужасные мысли!.. И мне кажется теперь, «то мы спустились в один из этих проклятых кругов…
— Успокойтесь, мадемуазель, прошу вас! — сказал Оливье. — Будьте уверены, что первый луч солнца рассеет все ваши фантазии…
Пока он говорил, вдруг Мюриель испустила пронзительный крик.
— Что я говорила!.. Там, там… я их вижу!.. Они приближаются двумя длинными линиями! Это, наверно, людоеды!..
И закрыв глаза руками, испуганная молодая девушка убежала в каюту.
Все стоявшие на палубе невольно повернулись в ту сторону, куда указывала Мюриель. Одного мгновения было довольно, чтобы убедиться в справедливости ее слов.
— Людоеды! — сказал Оливье с улыбкой. — Я не допускаю, чтобы мы могли бояться подобных вещей в Тибете. Внимание, тем не менее! Подождем, чего хотят от нас эти хитрецы.
Выйдя из тени густого леса, где они были замечены Мюриель, эти странники теперь вступили в яркую полосу электрического света; можно было ясно видеть их длинную красную одежду и высокие желтые шапки, наподобие митры. Медленной и твердой походкой они двигались прямо к «Галлии». Когда они были на некотором расстоянии от столбов аэроплана, они остановились и вдруг все сразу упали на колени, ударяясь лбами о землю.
— Вот видите! — сказал успокоительным тоном капитан Дерош, который, как ответственный за весь экипаж, не без некоторого беспокойства смотрел на приближение многочисленной толпы, — это вовсе не враги. Это духовенство, которое нас поздравляет с благополучным прибытием. Мы, очевидно, спустились на землю около какой-нибудь кумирни. Вот это, что называется, прямо попасть в цель, — сказал весело капитан. — В стране лам мы не могли бы выбрать лучшего места… Но слушайте, они собираются петь.
Распростершиеся на земле ламы наконец поднялись, по приказанию одного из них две длинные цепи сомкнулись в плотную массу, и вдруг послышалось стройное, довольно звучное хоровое пение, вроде гимна.
— Это странно, — сказал Оливье, внимательно вслушиваясь в первые строфы гимна, — слова ясно долетают до меня, но я совсем не понимаю их… Между тем я знаю тибетский или, по крайней мере, думал, что знаю корни хотя бы слов… Что вы на это скажете, господин Мей… то есть, я хочу сказать, господин доктор?
— Это объясняется очень легко, — поспешно приближаясь, сказал черный доктор, довольный случаем опять попасть в милость. — Вы, наверно, изучали язык под руководством учителя, который не имел той певучести и особой музыкальности, которой отличается говор Лхасы, вот и все.
— А вы сами понимаете?
— Как нельзя лучше. Но успокойтесь. Вы тоже поймете через некоторое время, так как знаете слова. Для человека, привыкшего, как вы, говорить на многих языках, это дело нескольких дней.
— О!., нескольких дней! — сказал Оливье. — Я боюсь, в таком случае, что мне придется покинуть Лассу, не обмолвившись ни одним словом с жителями.
— Я очень хотела бы знать, что они поют, — произнесла Этель, внимательно прислушивавшаяся к песне, — напев и размер мне кажутся превосходными.
— Ваш вкус не обманул вас, мисс Дункан, — сказал доктор. — Это гимн Тамерлана, поэтическая вещь, истинно единственная в своем роде. Хотите, я вам переведу?
— Буду вам премного обязана! — ответила Этель. Доктор громко стал переводить:
Гимн кончился, ламы снова растянулись в две линии, и тот, кто был во главе хора, приблизился почти к самой решетке, где стояла группа путешественников, и произнес несколько слов.
— Без сомнения, он желает говорить с нами, — сказал Оливье, — но я с трудом понимаю его слова. Господин доктор, позвольте попросить вас быть нашим переводчиком.
— К вашим услугам, — согласился Отто Мейстер, нисколько не сердясь при таком случае, который доказывал, что присутствие его все-таки было не бесполезно.
Он подошел к капитану и, став около него, переводил слова ламы, а затем ответ Оливье — на тибетский язык. Все это он делал с легкостью человека, для которого восточные языки не имели тайн.
Речь тибетца сводилась приблизительно к следующему: они увидели спускающийся с облаков воздушный корабль и пришли поклониться чуду. Благородные путешественники, вероятно, знают, что спустились в ограду великой кумирни?
Сам оратор был одним из сановников этого учреждения. От имени своих братьев он просил посетить кумирню, обращаясь к славным гостям, которых посылает к ним милость неба…
На такой прекрасный прием Оливье ответил устами Отто Мейстера с подобающей учтивостью; наконец, после некоторого обмена любезностями, он обещал, что утром, при наступлении дня, отряд путешественников, состоящий из капитана, переводчика и лорда Темпля отправится посетить кумирню; а пока они будут отдыхать.
Когда дело было устроено, все разошлись по каютам, между тем как ламы, погруженные в размышление, уселись на корточках вокруг аэроплана.
Предосторожность, которую Оливье считал необходимой, посылая сначала авангард на разведку, вполне оправдывалась установившейся за Тибетом репутацией негостеприимной страны. Из всех мест Средней Азии Тибет менее всего исследован европейцами.
Два или три путешественника, не больше, уже в новейшее время проникли в эту страну, но только один из них, француз, дошел до Лхасы и вернулся назад. Тибетцы действительно всегда на страже, их подозрительность вытекает из опасения властолюбивых замыслов Англии, от которой они отделены одной стеной Гималайских гор; опасения порождают разнообразные притеснения, которыми они подвергают всех европейцев, пришедших с юга. Какие бы то ни было исследования возможны только с восточной стороны, по дорогам из Китая.
Лхаса — святыня, святилище, земля жрецов, сохранила до нашего времени свой таинственный характер по своей недоступности, а для азиатов ее таинственность увеличивается еще от того, что это — священная резиденция Далай-Ламы, или Великого Ламы.
Великий Лама — это первосвятитель, папа и в то же время государь своей страны, которая находится под протекторатом Китая; но, мало того, он является бесспорным воплощением Будды на земле, то есть
