– Нет, я этого не допущу. Играть – так играть до конца. И если суждено Каро-Каро, пусть будет Каро- Каро. И хватит об этом.
– Правильно, – сказал Гриф, начиная тасовать колоду. – И если он сделан из крепкого материала, Каро-Каро ему не повредит.
Игра была острая и упорная. Трижды они набирали равное количество взяток и не могли выйти на «мастях». Перед пятой и последней сдачей Дикону не хватало до выигрыша трех очков, а Грифу – четырех. Дикон мог выиграть на одних «мастях». Он больше не ворчал и не ругался и, надо сказать, играл отлично. Неожиданно он бросил два черных туза и туза червей.
– Думаю, что вы можете назвать четыре мои карты? – сказал он, когда колода кончилась и он взял оставшиеся карты.
Гриф кивнул.
– Тогда назовите их.
– Валет пик, двойка пик, тройка червей и туз бубен.
Ни один мускул не дрогнул на лицах зрителей, которые стояли за Диконом и видели его карты. Гриф назвал карты правильно.
– Кажется, вы играете в казино лучше меня, – признал Дикон. – Я могу назвать только три ваших карты; у вас валет, туз и большое казино.
– Неверно. В колоде не пять тузов, а четыре. Вы сбросили трех, а четвертый у вас на руках.
– Клянусь Юпитером, вы правы. Я и правда трех сбросил. И все-таки я наберу на одних «мастях»… Это все, что мне нужно.
– Я отдам вам малое казино… – Гриф замолчал, прикидывая взятки. – Да и туза тоже, а потом сыграю на «мастях» и кончу с большим казино. Играйте!
– 'Мастей больше нет, и я выиграл! – возликовал Дикон, когда взял последнюю взятку. – Я кончаю с малым казино и четырьмя тузами. На пиках и большом казино вы набираете только двадцать.
Гриф покачал головой.
– Боюсь, что вы ошибаетесь.
– Не может быть, – уверенно заявил Дикон. – Я считал каждую карту, какую сбрасывал. Это единственное, за что я спокоен. У меня двадцать шесть, и у вас двадцать шесть.
– Пересчитайте, – сказал Гриф.
Дрожащими пальцами, медленно и тщательно Дикон пересчитал взятки. У него было двадцать пять. Он протянул руку к углу стола, взял написанные Грифом правила, сложил их и сунул в карман. Потом он допил свой стакан и встал. Капитан Доновен посмотрел на часы, зевнул и тоже поднялся.
– Вы на шхуну, капитан? – спросил Дикон.
– Да. В котором часу прислать за вами вельбот?
– Я иду сейчас с вами. По дороге захватим с «Билли» мой багаж. Утром я ходил на нем в Баро.
Все пожелали Дикону удачи на Каро-Каро, и он с каждым попрощался за руку.
– А Том Батлер играет в карты? – спросил он Грифа.
– В солитер, – ответил тот.
– Тогда я научу его двойному солитеру.
Дикон повернулся к двери, где его ждал капитан Доновен, и со вздохом добавил:
– Думаю, он тоже обдерет меня, если играет, как вы, почтенные островитяне.
ОБЫЧАЙ БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА
– Я пришел сготовить себе ужин на твоем огне и переночевать под твоей крышей, – сказал я, входя в хижину старого Эббитса. Его слезящиеся мутные глаза остановились на мне без всякого выражения, а Зилла скорчила кислую мину и что-то презрительно буркнула вместо приветствия. Зилла, жена старого Эббитса, была самая сварливая и злющая старуха на всем Юконе. Я ни за что не остановился бы у них, но собаки мои сильно утомились, а во всем поселке не было ни души. Хижина Эббитса была единственная, где оказались люди, и потому мне пришлось именно здесь искать приюта.
Старик Эббитс время от времени пытался преодолеть путаницу в мыслях; проблески сознания то вспыхивали, то потухали в его глазах. Пока я готовил себе ужин, он даже несколько раз, как полагается гостеприимному хозяину, начинал осведомляться о моем здоровье, спрашивал, сколько у меня собак и в каком они состоянии, сколько миль я прошел за этот день. А Зилла все больше хмурилась и фыркала еще презрительнее.
Да и то сказать: чему им было радоваться, этим двум старикам, которые сидели, скорчившись у огня? Жизнь их подходила к концу, они были дряхлы и беспомощны, страдали от ревматизма и голода. Вдыхая запах мяса, которое я поджаривал на огне, они испытывали Танталовы муки и качались взад и вперед, медленно, в безнадежном унынии. Эббитс каждые пять минут тихо стонал. В его стонах слышалось не столько страдание, сколько усталость от долгтх страданий. Угнетенный тяжким и мучительным бременем того, что зовется жизнью, но еще более – страхом смерти, он переживал вечную трагедию старости, когда жизнь уже не радует, но смерть еще не влечет, а пугает.
В то время, как моя оленина шипела и трещала на сковороде, я заметил, как дрожат и раздуваются ноздри старого Эббитса, кк жадно он вдыхает аромат жаркого. Он даже на время перестал качаться и кряхтеть, и лицо его приняло осмысленное выражение.
Зилла, напротив, стала качаться еще быстрее и в первый раз выразила свое отчаяние отрывистыми и резкими звуками, похожими на собачий визг. Оба – и она и Эббитс – своим поведением в эту минуту до того напоминали голодных собак, что я ничуть не был бы удивлен, если бы у Зиллы вдруг оказался хвост и она стала бы им стучать об пол, как это делают собаки. У Эббитса даже слюни текли, он то и дело наклонялся
