этом никем не замеченная, утешая себя мыслью, что Вулф смягчится, когда узнает все обстоятельства ее поступка.

В доме Михайлы выяснилось, что у Нади ложные схватки, свойственные многим молодым матерям. Кимбра посидела у ее постели час, то есть ровно столько, чтобы боли прошли.

— Простите, миледи! Я была уверена, что время настало, иначе ни за что не побеспокоила бы вас.

Надя говорила по-норвежски медленно и с сильным русским акцентом, но запас слов у нее был достаточно богатый, чтобы объясниться.

— Ничего страшного, — успокоила Кимбра. — В таком деле лучше переусердствовать, чем недоглядеть. — Она положила руку на выпуклый живот женщины, еще раз осторожно его ощупала и улыбнулась. — У вас родится здоровое и крепкое дитя, но, боюсь, не раньше чем через три недели. Однако если боли вернутся, не раздумывая посылайте за мной. Младенцы нередко удивляют, да еще как!

Русская женщина схватила ее руки и благодарно сжала. Михайла повторил этот жест с таким жаром, что у Кимбра заныли пальцы. В ожидании первенца молодой купец прервал вылазку в горы, к добытчикам пушнины и янтаря, этих основных статей своей торговли.

— Ах, миледи, — воскликнул он с чувством, — вы так добры, что, говори я хоть год, все равно не сумею высказать, до чего вам благодарен! Я хотел, чтобы Надя загодя отправилась к матери, но она и слушать об этом не захотела. Мол, мне будет спокойнее. Хорошенькое дело, спокойнее! Но теперь, когда она в надежных руках, у меня полегчало на душе.

— Нелегко быть вдали от родины, — заметила Кимбра.

Хотя она изо всех сил старалась не вспоминать про Холихуд и не думать о том, что случится, когда до Хоука дойдут слухи о ее местонахождении, все это порой снилось ей в страшных снах, заставляя заново задаваться вопросом: как она изловчится примирить двух самых дорогих ей людей, брата и мужа?

— Но это не значит, что вдали от родины нельзя произвести на свет ребенка, — добавила она более легким тоном. — Не тревожьтесь, все обойдется.

Покидая дом русского купца, Кимбра размышляла над очевидной любовью этих двоих, а потом и над тем, что скажет Вулф, узнав, что в ней зародилась новая жизнь. В том, что это когда-нибудь случится, Кимбра не сомневалась ни минуты, достаточно было вспомнить, как ненасытен ее муж в постели. Возможно, им уже удалось зачать дитя.

С невольной улыбкой Кимбра коснулась своего плоского живота. Если она уже носила ребенка, то срок был еще слишком мал, чтобы это знать, поскольку цикл ее никогда не бывал правильным. И все-таки… как Вулф отнесется к возможному отцовству? Трудно было представить его суетящимся вокруг нее, как Михайла вокруг Нади. Оставалось только надеяться на элементарный уровень заботы.

За размышлениями Кимбра не заметила, как добралась до ворот крепости. Спрятав накидку в котомку, а котомку в сундук, она заторопилась на кухню посмотреть, как продвигаются приготовления к ужину, но заметила на площади толпу и повернула туда.

Еще до того, как удалось заглянуть за живую стену, на Кимбру волной налетело нечто темное, жуткое. В ушах загудело, словно рядом парил целый рой майских жуков. Пульс зачастил, ноги ослабели. С близким к панике чувством Кимбра попыталась оттеснить то, что норовило ее переполнить: глубоко задышала и прикрыла глаза, воображая себе высокую и толстую стену из самого крепкого в мире камня. Стену, которую по камешку строила долгие годы и за которой не раз отсиживалась.

Когда наконец стало возможно продолжить путь, Кимбра с опаской пробралась сквозь толпу. Еще не увидев происходящего, она услышала звуки, подтвердившие ее худшие опасения.

К позорному столбу был привязан человек. Рубаха его была сорвана и валялась в пыли, спину украшали поперечные красные рубцы. Пока она смотрела с крепко стиснутыми зубам, чтобы не дать крику вырваться, наказующий (она подумала — палач) взмахнул бичом. Тот мимолетно свернулся змеей, потом распрямился, со свистом прорезал воздух и словно присосался к живому телу с противным чавкающим звуком. Человек у столба вскрикнул и изогнулся. Палач снова с оттяжкой вытянул его бичом.

Вулф, следивший за наказанием бесстрастно, как и подобает судье, поднял руку. Порка прекратилась, человек обвис на своих путах. Из рассеченной кожи капала кровь. Чисто автоматически Кимбра сделала шаг к нему. Вулф заметил ее и поймал за руку, рванул назад, повернул лицом к себе.

— Нет, — сказал он ровно.

— Что?! — Кимбра уставилась на мужа, не веря своим ушам. — Ты шутишь? Что бы ни совершил этот человек, он уже понес наказание!

Потрясенная до глубины души, она не обращала внимания на толпу, чье внимание полностью переключилось на новое представление, зато от Вулфа не укрылся всеобщий интерес тому, как ярл разберется со своей своенравной женой. Он заговорил сквозь зубы:

— Этот человек украл у одного плуг, а у другого лошадь. Не будь он пойман, двум семьям было бы не вспахать и не засеять пашню, а значит, они лишились бы пропитания. Он еще легко отделался за подобную провинность.

Кимбра снова посмотрела на преступника. Тот потерял сознание. Его спина превратилась в сплошной бугор кровавой, вспухшей плоти. Должно быть, он получил не одну дюжину ударов. От этого зрелища к горлу поднялась желчь. Кимбра заговорила с откровенным возмущением:

— Легко отделался? Он исхлестан почти до смерти! Ты должен, слышишь, должен позволить мне оказать ему помощь!

Вулф не ответил, просто пошел прочь сквозь расступающуюся толпу. Поскольку он все так же держал Кимбру за руку, ей пришлось бежать, чтобы угнаться за ним. Остановился он, только отойдя далеко за пределы площади.

— Преступник останется у позорного столба до утра, потому что это входит в наказание, — сказал он, не выпуская ее руки. — Если милостью Одина он переживет эту ночь, им займется Ульрих. А тебе я запрещаю даже приближаться к нему! Ясно?

Кимбра не ответила. Она сверлила мужа яростным взглядом. Тогда Вулф стиснул ее руку до боли.

— Я также запрещаю тебе вступать со мной в пререкания… — Он помедлил и добавил: — По крайней мере на людях. Если у тебя есть что сказать по поводу отданного мной приказа, подожди, пока мы останемся наедине. Это ясно?

Как ни была Кимбра взволнована и расстроена, от нее не укрылось значение сказанного. Вулф требовал от нее полного безоговорочного повиновения, но только на людях. С его стороны это была громадная уступка, а потому, хотя ей хотелось и дальше лелеять свой гнев и отвращение, Кимбра уже не могла противоречить.

— Все дело в том… — начала она, не отводя взгляда от сурового лица мужа, — в том, что я не привыкла… к такому. Для меня это… трудно.

Никогда еще она не была так близка к исповеди о величайшем проклятии и благословении своей жизни, но так и не сказала всего, не зная, как Вулф, при всем своем великодушии, воспримет новость о том, что она не от мира сего, что способна физически ощущать чужую боль. Что, если он перестанет видеть внешнюю красоту, так покорившую его, и будет воспринимать ее как чудовище, несущее на себе все болезни, все шрамы и раны других, а в душе — все их страдания? Прежде чем ставить его в известность, нужно было найти этой способности конкретное и безопасное применение.

— Я знаю, — мягко сказал Вулф, хотя не знал и сотой доли правды. — В Холихуде ты была слишком оторвана от жизни. Ведь и среди твоего народа такое наказание применяется, и не так уж редко.

На это было нечего возразить. Кимбра подозревала, что Хоук предпочел запрятать ее подальше от жизни еще и по этой причине.

— Жаль, что нет другого пути… — прошептала она.

Вулф уже не сжимал так крепко руку, но и не отпускал, а теперь еще и коснулся губами ее лба.

— До чего же ты мягкосердечна!

Голос его звучал ласково, без намерения уязвить. Он наклонился снова, на сей раз чтобы прикоснуться губами к изгибу ее шеи.

— Проголодалась?

Губы поднялись на подбородок, двинулись к уху, за мочку, где, как Вулф очень хорошо знал, было одно из самых чувствительных местечек. Но дрожь, что прошла по телу Кимбры, не имела ничего общего с удовольствием. Проголодалась ли она? Голод означал пищу, а пища означала ужин. Она как раз