Адриан внимательно приглядывался к реакции людей, которых обвиняли в том, что они-то и есть авторы журнала. Он всегда старался усовершенствоваться в тонком искусстве вранья, и наблюдение за теми, кто говорит, когда на них нажимают, чистую правду, было в этом отношении чрезвычайно полезным.

Как обнаружил Адриан, говорили они примерно следующее:

— Ну да, в общем-то, это я.

— Иди ты, Эйтчесон! Все же знают, это твоя работа.

— О господи! Как ты об этом пронюхал? Думаешь, директор тоже знает?

Адриан запоминал эти реплики и старался воспроизводить их сколь возможно точнее.

В тот же день, после ланча, Тикфорд, директор Адрианова пансиона, воздвигся посреди столовой, как и прочие одиннадцать директоров в своих одиннадцати пансионах.

— Перед спортивными занятиями старостам надлежит забрать из кабинетов все экземпляры журнала и уничтожить их. Всякий, у кого после трех часов дня будет обнаружен подобный экземпляр, понесет суровое наказание.

Таким злющим Адриан Тикфорда еще не видел. Уж не догадался ли он, что 'Херня!' происходит именно из его пансиона?

Адриан и Том с радостью отдали свои экземпляры.

— Получите, гауптман Беннетт-Джонс, — сказал Адриан. — У нас имеется также издание 'Процесса', сочиненного печально известным евреем по имени Кафка. Полагаю, Берлин одобрит вас, если вы бросите в костер и эту книжонку. Да, и вместе с ней — сочинения декадентствующей лесбиянки и большевички Джейн Остин.

— Поосторожнее, Хили. Ты в списке. Если ты хоть как-то связан с этим дерьмом, считай, что у тебя неприятности.

— Спасибо, Сарджент. Не буду больше отнимать твое драгоценное время. Уверен, тебе еще предстоит посетить с подобной же целью множество наших соседей.

И все же, сколько бы шуму ни наделал журнал, Адриана почему-то томило разочарование. Ничего его статья не изменила, ни капельки. Он, собственно, и не ожидал, что в классах разразятся открытые боевые действия, и все-таки грустно было сознавать, что если его, Хэрни и прочих завтра изобличат и изгонят, школа посудачит о них немного, а после забудет навсегда. Мальчики трусливы и консервативны. Наверное, поэтому, думал он, система и работает.

Чувствовал Адриан и то, что, попадись ему эта статья в дальнейшей жизни, лет в двадцать, он только поежится, смущенный ее претенциозностью. Но почему его будущее 'я' должно насмехаться над ним теперешним? Ужасно сознавать, что время заставит тебя предать все, во что ты сейчас веришь.

'То, каков я сейчас, правильно, — говорил он себе. — Я никогда не буду видеть все так ясно, никогда не буду понимать все так полно, как в эту минуту'.

Мир не изменится, если люди по-прежнему будут позволять ему засасывать себя.

Он попытался пересказать свои чувства Тому, но тот пребывал в настроении неразговорчивом.

— Сдается мне, изменить мир можно только одним способом, — сказал Том.

— И каким же? — спросил Адриан.

— Измени себя.

— Ой, ну это уже херня!

— И 'Херня!' говорит чистую правду.

Адриан сходил в библиотеку, посмотрел литературу по симптомам, которые он в себе наблюдал. Сирил Коннолли, Робин Моэм, Т. К Уэрсли, Роберт Грейвз, Саймон Рейвн [52]: у каждого из них имелся свой Картрайт. А романы! Их были десятки. 'Бог нас отверг', 'Отсвет юности', 'Четвертое июня', 'Сандел', 'Особенная дружба', 'Холм'…

Он всего лишь один из множества чопорных, ожесточенных и чрезмерно чувствительных представителей среднего класса, норовящих выдать свою немощную декадентскую похоть за нечто одухотворенное и сократическое.

Да почему бы и нет? Если это означает, что ему предстоит закончить свои дни на средиземноморском острове, сочиняя лирическую прозу для издательства 'Фабер и Фабер' и критические статьи для 'Нью стейтсмен', меняя одного мальчика-слугу и 'секретаря' на другого, попивая 'Ферне Бранка' и каждые полгода откупаясь от начальника полиции, — значит, так тому и быть. Все лучше, чем под дождем тащиться в контору.

Окончательно разозлясь, Адриан снял с полки толстую Библию, открыл ее наугад и красной шариковой ручкой написал на полях: 'Ирония'. А на форзаце нацарапал несколько анаграмм собственного имени. Ад Иран, радиан, дан аир, на дари.

И решил пойти повидаться с 'Глэдис'. Уж она-то его поймет.

Дорогой к нему прицепился выскочивший из-за могильного памятника Ранделл.

— Ага! Вот и С.-Г. Паслен!

— Ну слово в слово, Давалка, я как раз это и собирался сказать. Только тебе могут быть известны мерзости вроде игры в крекер.

— Мало ли кто чего знает.

Адриан сделал вид, что лезет в карман за записной книжкой.

— Это стоит записать — 'мало ли кто чего знает'. Может оказаться полезным, если мне когда-нибудь придется участвовать в конкурсе на произнесение самой бессмысленной в нашем языке фразы.

— Ну извини.

— Не дождешься.

Ранделл поманил его согнутым пальцем.

— Новую штуку придумал, — сказал он. — Иди сюда.

Адриан с опаской приблизился.

— И что же это за гадость?

— Нет, я серьезно. Подойди поближе. Ранделл указал на свой брючный карман.

— Засунь туда руку.

— Знаешь, Давалка, даже для тебя… это уж чересчур…

Ранделл притопнул ногой:

— Да серьезно же! Блестящая идея. Сунь руку, пощупай.

Адриан поколебался.

— Ну, давай!

Адриан опустил руку в карман Ранделла. Тот захихикал.

— Понял? Я прорезал карманы. А трусов не ношу.

— Давалка, ты величайшая из…

— Господи, да продолжай уж, раз начал.