Киваю. Смотри-ка, угадал.
– Угу, – резюмирует. – Ну, послали так послали. Их дело. По крайней мере, уж точно не мое… А ты-то сама что обо всем этом думаешь?
– Ничего, – говорю.
– Теперь придется, – вздыхает.
На этой оптимистической ноте мы выходим на улицу. Когда я куртку надеть успела, интересно? Нет ответа.
– Почему «придется»? – спрашиваю наконец. – И почему именно теперь?
– Потому что сейчас, как приедем домой, я передам тебе Знак, – будничным тоном объясняет он, проворачивая ключ в замке зажигания.
Машина ожила, заурчала, загремела, заревела, а я, напротив, обмерла, застыла, не дышу почти. Знак, ага. Передаст. Мне. Он.
Ясно.
Это, надо понимать, и есть последний день Помпеи. Ближайший вулкан уже готов приступить к своим обязанностям, мне осталось лишь принять подобающую позу, чтобы когда-нибудь, пару тысяч лет спустя, археологам было бы не слишком противно соскребать мои останки со стен этого весеннего дня, погребенного под толстым слоем пепла.
– Варенька, – говорит рыжий, неспешно выруливая на проезжую часть. – Ты имей в виду вот что: нас ждут большие, очень большие перемены. И я пока не знаю, как все сложится. Ни малейшего представления не имею.
Молчу, курю. Жду продолжения. Пусть себе говорит. Слова – это еще ничего, не слов я сейчас боюсь, но событий, после которых, как правило, наступает тишина. Так что я бы еще послушала, если можно.
– В половине двенадцатого я уеду. Ответов на вопросы: когда вернусь? вернусь ли вообще? – и даже: кто вернется вместо нынешнего меня? – у меня нет. Вполне возможно, приеду часа через два-три, завалюсь спать как ни в чем не бывало, а наутро скажу: «И чего суетился, дурак? Зачем человека пугал?» Часто именно так и бывает после большого переполоха…
Ага. Это, надо понимать, начинается пытка надеждой. Я-то думала, хоть от этого буду избавлена.
– А может быть, – продолжает, – не вернусь вовсе. Вообще никогда. Так, мне сказали, бывает. А может быть, вернусь, но не найду дорогу домой. Или даже найду дорогу, но не узнаю тебя. Или узнаю, но не смогу вспомнить, что нас связывает. Ты уж, пожалуйста, напомни, если так случится, ладно? И не обижайся на дурака: фиг знает, сколько тысячелетий спустя я вернусь домой.
– Хорошие у тебя прогнозы. А толком объяснить слабо?
Я, честно говоря, начинаю сердиться. Ну вот зачем туману подпускать, когда и так давно уж на фиг ничего не понятно?!
– А толком объяснить слабо, – печальным эхом откликается этот засранец. – Толком – ишь ты! Толком я и сам ничего не понимаю. Мне обещали затяжной прыжок в восхитительную вечность. Прожить все возможные и невозможные повороты своей судьбы, в точности как мы проживаем чужие жизни. Ну, или почти в точности… И если тебе хоть что-то понятно, пожалуйста, теперь растолкуй это мне. Потому что я сам талдычу, как попугай, а понять – нет, не могу пока.
– Ну, то есть ты вернешься через пару часов, прожив очень много лет? – переспрашиваю осторожно. – Миллион какой-нибудь, так, что ли?
– Может, так; может, не так. Мне сказали, не все возвращаются. И непонятно даже, как лучше. Я, Варенька, правда не очень понимаю, во что могу превратиться от жизни такой. И снесет ли меня после этого земля. То существо, с которым я чай пил, оно, знаешь ли, вообще не пойми кто. То дядька, то тетка, а то и вовсе мальчишка. Превращается в кого попало, иногда, кажется, нечаянно…
– Это как раз ничего, – вздыхаю. – Из тебя получится вполне сносная девчонка. Будем, что ли, дружить.
– Тоже вариант… А теперь, пожалуйста, послушай меня внимательно, ладно? Если я к утру вернусь, мы с тобой, надеюсь, действительно как-нибудь разберемся. На худой конец, если совсем все забуду, влюблюсь в тебя еще раз. Дурное дело нехитрое… А если не вернусь, тогда вот что. За квартиру я заплатил до конца месяца. По крайней мере, на какое-то время крыша над головой у тебя будет. Если захочешь, договорись с хозяйкой, ее телефон я тебе оставлю, и живи дальше. Сто пятьдесят в месяц – не слишком дорого для Москвы. Скажешь ей, что я уехал, а ты моя сестричка, ну или еще что-нибудь придумаешь, ладно?
– Если ты до конца месяца так и не объявишься, вряд ли я буду в состоянии что-нибудь придумать, – говорю. – Чего-чего, а мыслительных способностей у меня к тому времени наверняка поубавится… Впрочем, ладно. Это я не к тому, что… В общем, про квартиру и хозяйку я, считай, все поняла, рассказывай дальше.
Он рассказывает. Говорит что-то про деньги, которые лежат в какой-то там дурацкой тумбочке, про свой мобильный телефон, которым я могу пользоваться – дескать, не пропадать же игрушке и кредиту! – про Михаэля, который скоро вернется с курорта и будет рад моему звонку, а если я вдруг захочу уехать в Германию, может устроить, запросто, ему – раз плюнуть. Заодно вспоминает про телефоны «наших» –
– Ты не слушаешь, – вздыхает. – Совсем меня не слушаешь. Ладно, дома на бумажке инструкцию напишу. Буквы-то разберешь как-нибудь.
– Разберу, пожалуй. Хорошее дело – буквы… Да-да, ты уж обязательно впиши меня в свое завещание. Мне нравится идея стать твоей наследницей. В сущности, это очень эротично.
Смотрит на меня ошалевшими, совершенно круглыми, как у совенка, глазами. Смогла-таки удивить его напоследок. Это хорошо, что смогла. Пустяк, но приятно. Чертовски приятно, честно говоря.
Дома Иерофант мой принял совсем уж строгий вид. Приготовился, надо понимать, к магическому ритуалу. Но я его обломала. Разожгла огонь на плите, налила воду в джезву.
– Не нужно передавать мне Знак, – говорю. – Лучше так посидим, поболтаем.
Он только брови поднял, дескать, вот оно как. Кивнул, обнял меня за талию, приподнял в воздух и переставил на другое место, в метре от плиты.
– Кофе я сам сварю. А ты просто стой тут рядышком, ладно?
Вот уж о чем долго просить меня не надо.
Стою рядом, как велено. Одной рукой он отмеряет специи, другой обнимает меня за плечи. Увидела бы в кино такую лирическую сцену, плеваться стала бы: что за слюни-сопли развели! А в жизни, оказывается, быть участницей подобного эпизода чертовски приятно.
О господи.
– Да, так почему не нужно? – спрашивает он десять минут спустя, разливая кофе по чашкам. – Нет, ты имей в виду, я не собираюсь настаивать. Не хочешь – не рассказывай. И передавать тебе Знак насильно не стану, да и невозможно это…
– Нечего тут рассказывать, – вздыхаю. – Просто не нужна мне эта твоя злодейская магия. И с самого начала не нужна была. Интересно, да, не спорю. Местами чертовски приятно, местами – омерзительно, как всякая человеческая жизнь, только разнообразнее. Но если мне больше не понадобится предлог, чтобы оставаться рядом с тобой, – зачем какой-то Знак? Все равно без тебя не стану ерундой этой заниматься.
– Ясно, – кивает. – Ладно, если так, садись сюда, будем кофе пить. Отлично получился, по-моему… Ты мне только одно напомни: я уже говорил, что никто, кроме меня, передать тебе Знак не сможет, при всем желании? Или забыл сказать?..
– Почему? – спрашиваю. Мне, в общем, все равно, но чувствую: надо спросить. Из вежливости, что ли…
– Ну как почему… Кто начал дело, тому его и завершать.
– Очередное дурацкое правило?
– Именно. Очередное дурацкое Правило.
Молчим, пьем кофе, курим.
– Это ты даешь мне понять, что, если я передумаю, а ты не вернешься, ничего нельзя будет исправить? – спрашиваю наконец. – Необратимое, так сказать, действие, да?
