Крича, он снова и снова обрушивал линейку на разбитый телефон, глядя на его осколки так, словно перед ним были непослушные русские люди, которых надо научить понимать, что такое дисциплина, с помощью кнута.

Последний выкрик замолк, и Комаров бросил линейку на стол. Он несколько раз глубоко вдохнул и взял себя в руки. Голос его пришёл в норму, но руки продолжали дрожать, и он должен был упереться кончиками пальцев в крышку стола.

— Сегодня я выступлю на митинге во Владимире, самом большом за всю предвыборную кампанию. Завтра его передадут по всем станциям. Потом я буду обращаться к народу каждый вечер до самых выборов. Средства найдутся. Это моё дело. Пропагандистские вопросы — в ведении Кузнецова.

Он протянул руку и ткнул указательным пальцем прямо в лицо Гришина.

— Твоё дело, Анатолий, — одно, и только одно. Останови саботаж!

Комаров тяжело опустился в кресло и жестом отпустил Гришина. Не говоря ни слова, Гришин проследовал по ковру к двери и вышел.

В коммунистические времена был только один банк — сберегательный. После падения коммунизма и с появлением капитализма банки стали появляться как грибы после дождя, пока их количество не перевалило за восемь тысяч. Многие действовали по принципу «кто не успел, тот опоздал»; аферисты быстро сворачивали свою «деятельность», и деньги вкладчиков бесследно исчезали. Устоявшие учились банковскому делу на ходу, потому что в коммунистическом государстве такого опыта почти не имелось.

И банковское дело не было безопасным занятием. За десять лет убили более четырёхсот банкиров, обычно из-за того, что они не приходили к соглашению с бандитами в вопросах необеспеченных займов или других форм незаконного сотрудничества.

К концу девяностых годов ситуация стабилизировалась, остановившись на четырёх сотнях относительно надёжных банков. С пятьюдесятью главными из них Запад выражал готовность иметь дело.

Банки концентрировались в Санкт-Петербурге и Москве, главным образом в последней. Словно копируя систему организованной преступности, банки тоже объединились в так называемую первую десятку, которая держала в своих руках восемьдесят процентов бизнеса. В некоторых случаях размер инвестиций был так велик, что это было под силу только консорциуму двух или трёх банков, работающих вместе.

Зимой 1999 года главными среди крупных банков считались «Мост-банк», «Смоленский» и самый крупный из всех — Московский федеральный.

В главный офис Московского банка в начале декабря и обратился Джейсон Монк. Охрана выглядела не хуже, чем в Форт-Ноксе15.

Из-за угрозы их жизни и здоровью председатели крупных банков имели собственные службы охраны, по сравнению с которыми личная охрана президента США выглядела жалкой. К этому времени многие перевезли свои семьи кто в Лондон, кто в Париж, а кто в Вену и летали на работу в Москву на личных самолётах. Когда они находились в России, их личная охрана насчитывала сотни человек. И ещё тысячи требовались для охраны филиалов их банков,

Получить интервью лично у самого председателя Московского федерального банка, не договорившись об этом заранее за несколько дней, было неслыханным делом. Но Монк добился этого. Он принёс с собой нечто, тоже совершенно неслыханное.

После того как его обыскали и содержимое его кожаного портфеля проверили на первом этаже высотного здания, Монка сопроводили в приёмную управляющего, находившуюся тремя этажами ниже личных апартаментов председателя.

Там принесённое им письмо внимательно изучил приятный молодой человек, безупречно говоривший по-английски. Он попросил Монка подождать и исчез за тяжёлой деревянной дверью с кодовым замком. Потянулись минуты ожидания, два вооружённых охранника не спускали с Монка глаз. К удивлению секретаря, сидевшего за столом, личный помощник вернулся и попросил Монка следовать за ним. За дверью его снова обыскали и с ног до головы проверили электронным сканером; приятный русский извинился.

— Понимаю, — сказал Монк. — Трудные времена.

Двумя этажами выше его ввели ещё в одну приёмную, а затем в личный кабинет Леонида Григорьевича Бернштейна.

Письмо, принесённое Монком, лежало на столе. Банкир, невысокий, широкоплечий, с вьющимися седыми волосами, острым проницательным взглядом, в тёмно-сером, прекрасного покроя костюме, сшитом на Сэйвил-Роу, поднялся и протянул руку. Затем он указал Монку на стул. Монк заметил, что у приятного молодого человека, сидевшего у задней стены, что-то выпирает под левой подмышкой. Он, возможно, и учился в Оксфордском университете, но Бернштейн позаботился и о том, чтобы тот закончил своё обучение на стрельбище в Квонтико.

Банкир указал на письмо.

— Итак, как же обстоят дела в Лондоне? Вы только что приехали, мистер Монк?

— Несколько дней назад, — ответил Монк.

Письмо, написанное на очень дорогой кремовой бумаге, сверху украшали пять расходившихся веером стрел, символизирующих пятерых сыновей Мейра Амшела Ротшильда. Бумага была подлинной. А вот подпись сэра Эвелина де Ротшильда под текстом — фальшивой. Но редкий банкир не принял бы личного представителя, присланного председателем «Н.М.Ротшильд», Сент-Свитин-лейн, Сити, Лондон.

— Как здоровье сэра Эвелина? — спросил Бернштейн.

— Хорошо, насколько мне известно, — сказал Монк по-русски, — но он не подписывал этого письма. — И услышал за спиной шорох. — Я буду очень признателен, если ваш молодой друг не всадит пулю мне в спину. На мне нет бронежилета, и я предпочитаю остаться в живых. Кроме того, у меня нет с собой ничего опасного, и сюда я пришёл не для того, чтобы попытаться нанести вам вред.

— Тогда зачем вы пришли?

Монк изложил все события начиная с 15 июля.

— Чепуха, — сказал Бернштейн. — Никогда в жизни не слыхал такой чепухи. Я знаю о Комарове. По крайней мере считаю, что знаю. На мой вкус, он чересчур правый, но если выдумаете, что оскорбление евреев — что-то новое, то вы ничего не знаете о России. Они все это делают, но им всем нужны банки.

— Оскорбления — это одно, мистер Бернштейн. То, что у меня в этом портфеле, — больше чем оскорбления.

Бернштейн долго и пристально смотрел на него.

— Этот манифест — вы принесли его?

— Да.

— Если бы Комаров и его бандиты узнали, что вы здесь, что бы они сделали?

— Убили бы меня. В городе повсюду его люди, сейчас они ищут меня.

— Вы мужественный человек.

— Я взялся за эту работу. Прочитав манифест, я понял, что стоит согласиться.

Бернштейн протянул руку:

— Покажите мне.

Сначала Монк дал ему заверенный доклад. Банкир привык читать сложные документы с огромной скоростью. Он закончи чтение примерно через десять минут.

— Три человека, э-э…

— Старик уборщик, секретарь Акопов, так глупо оставивший документ на столе, где его легко украсть, и Джефферсон, журналист, в случае с которым Комаров заблуждался, думая, что он прочитал манифест.

Бернштейн нажал кнопку интеркома.

— Людмила, достаньте в бюро файлы за конец июля и начало августа. Посмотрите, нет ли в местных газетах чего-нибудь о Акопове, русском, и об английском обозревателе по фамилии Джефферсон. О первом также поищите некрологи.

Он быстро просмотрел на экране компьютера список имён. Затем проворчал:

— Они мертвы, точно. А теперь ваша очередь, мистер Монк, если вас поймают.

— Надеюсь, не поймают.