несколько секунд, а из дома вообще не выходил. Феликс догадался, что тот заранее распорядился, чтобы его встречали в закрытом экипаже, ведь погода стояла прекрасная, и все ездили в открытых ландо.

До сегодняшнего дня об этом убийстве думали, как о чем-то абстрактном, рассуждал Феликс. Это воспринималось, как вопрос мировой политики, дипломатических разногласий, возможных военных союзов, предположительной реакции далеких кайзеров и монархов. Теперь же вдруг все это обрело и плоть, и кровь, речь шла о конкретном человеке определенной внешности; именно его моложавое лицо с маленькими усиками будет продырявлено пулей; именно его невысокая фигура в тяжелом пальто превратится в кровавое месиво от взрыва бомбы; именно его шея над изящным галстуком в крапинку будет перерезана смертоносным лезвием.

Феликс ощущал в себе достаточно сил совершить это. Более того, он этого жаждал. Оставались кое- какие вопросы - но ответы на них будут найдены, были некоторые проблемы - но они разрешатся, потребуется отчаянная дерзость - ее у него было вдосталь.

Он представил себе Орлова и Уолдена сидящими внутри этого великолепного дома в чудесной, удобной одежде, окруженных бесшумными слугами. Вскоре они сядут ужинать за длинным столом, полированная поверхность которого, подобно зеркалу, отражает крахмальные салфетки и серебряные приборы. Есть они будут чистейшими руками с белейшими ногтями, а на женщинах даже будут перчатки. Съедят лишь десятую часть поданных блюд, а остальное отправят на кухню. Станут обсуждать скачки, новую женскую моду и короля, которого все они знали. А тем временем люди, коим предстояло воевать в будущей войне, мерзли от холода в своих лачугах в России, и тем не менее у них всегда находилась лишняя миска с картофельной похлебкой для забредшего к ним анархиста.

Какой радостью думал он, будет убить Орлова, какой сладкой местью. Совершив это, я смогу спокойно умереть.

Он поежился.

- Вы так простудились, - проговорила толстуха.

Феликс повел плечами.

- Я купила ему на ужин отличную телячью отбивную и испекла яблочный пирог, - сказала она.

- А, - произнес Феликс. Что за чушь она молола?

Встав со скамейки, он прошел по траве поближе к дому. Прислонившись к дереву, уселся на землю. Ему придется день-другой наблюдать за этим домом, чтобы выяснить лондонский образ жизни Орлова: когда и куда тот будет выезжать; на чем - в закрытом экипаже, в ландо, на автомобиле, в кэбе; сколько времени будет проводить с Уолденом. В идеале ему хотелось бы разузнать все досконально, чтобы оставалось лишь подождать удобного момента. Достичь этого можно лишь изучив его привычки. Иначе ему придется заранее выяснять планы князя, возможно, подкупив кого-либо из слуг.

Кроме того, оставался нерешенным вопрос оружия, и где его добыть. Выбор оружия будет продиктован непосредственными обстоятельствами теракта. Достать его помогут анархисты с Джубили-стрит. Для этой цели совсем не подойдут участники театрального кружка, да эти интеллектуалы из домов Данстена, как впрочем, и все те, кто имел законные доходы. Но кроме них там было человек пять сердитых молодых людей, всегда имевших деньги на выпивку; и в те редкие моменты, когда они заговаривали о политике, в их анархистских речах звучали выражения типа 'экспроприация экспроприаторов', что на деле означало ограбление ради революции. У таких людей непременно должно было быть оружие, либо они знали, где его достать.

Мимо дерева, под которым он сидел, прошли две девушки, на вид продавщицы, и он услышал обрывок разговора: '... сказала ему, если ты думаешь, что раз ты повел девушку в 'Биоскоп' и угостил ее кружкой пива, ты уже можешь...' Больше он не расслышал, девушки ушли.

Странное чувство охватило Феликса. Он подумал было, что это из-за девушек - но нет, они для него ничего не значили. Может быть, мне страшно, задумался он. Нет. Я полностью удовлетворен? Нет, это придет позднее. Возбужден? Вряд ли. В конце концов, он понял, что испытывает счастье. Это было очень странное ощущение.

В ту ночь Уолден прошел в спальню Лидии. После любовных объятий она уснула, положив голову ему на плечо, а он, не смыкая глаз, лежал в темноте, вспоминая свой приезд в Петербург в 1895 году.

В те времена он постоянно путешествовал - в Америку, Африку, арабские страны - прежде всего из-за того, что Англия была слишком мала для пребывания в ней одновременно его самого и его отца. Он нашел петербургское общество веселым, но суховатым. Ему понравилась русская природа и водка. Иностранные языки давались ему легко, но русский оказался самым трудным из них, а ему нравилось преодолевать трудности.

Как наследнику графского титула, Стивену полагалось нанести визит вежливости британскому послу, а тому, в свою очередь, следовало приглашать Стивена на приемы и представлять свету. Стивен посещал эти приемы, потому что любил поговорить с дипломатами о политике почти так же, как любил поиграть в карты с офицерами или же пить и развлекаться с актрисами. На одном из приемов в британском посольстве он и встретил впервые Лидию.

Он слышал о ней уже раньше. О ней говорили, как об образце добродетели и красоты. Она действительно была красива, той хрупкой, неяркой красотой: бледная кожа, совсем светлые волосы, белое платье. К тому же была скромна, сдержанна и прекрасно воспитана. Казалось, ничто в ней особенно не привлекло его, и вскоре он от нее отошел.

Но получилось так, что за ужином их посадили рядом, и ему полагалось поддерживать с ней беседу. Все русские говорили по-французски, а если знали еще и третий язык, то обычно немецкий, так что английским Лидия почти не владела. К счастью, Стивен прекрасно говорил по-французски. Труднее оказалось найти подходящую тему для разговора. Он произнес что-то по поводу российского правительства, а она ответила какими-то банальностями, замшелыми и ничего не стоящими. Заговорил об охоте на диких зверей в Африке, что на короткое время вызвало в ней интерес, но стоило ему упомянуть про обнаженных темнокожих пигмеев, как она покраснела и заговорила с другим своим соседом. Стивен уговаривал себя, что она его нисколько не интересует, так как на таких девушках пристало жениться, а он ведь о женитьбе и не думал. Все же от встречи с ней у него осталось грызущее чувство, что в ней было скрыто гораздо больше, чем то виделось глазу.

И вот теперь, спустя девятнадцать лет, лежа рядом с ней в постели, Уолден думал: она по-прежнему внушает мне это же чувство. И грустно улыбнулся в темноте.

В тот вечер в Петербурге он увидел ее еще раз. Случилось так, что после ужина он заблудился в лабиринте посольского здания и забрел в музыкальный салон. Сидя в одиночестве за роялем, она играла, наполняя всю комнату бурной, страстной музыкой. Мелодия была незнакомой и чуть ли не диссонирующей, но что действительно поразило Стивена, так это Лидия. От ее бледной, неприступной красоты не осталось и следа: глаза ее блестели, голова взметнулась вверх, а тело сотрясалось от переживаний; впечатление, будто перед ним была совсем другая женщина.

Он не смог забыть той музыки. Позже он узнал, что-то был фортепьянный концерт Чайковского, и с тех пор всякий раз, когда предоставлялся случай, ходил его слушать, ни разу не объяснив Лидии причины.

Покинув посольство, он отправился в свою гостиницу переодеться, так как вечером предстояла карточная игра. Игроком он был азартным, но отнюдь не безрассудным: всегда знал, сколько может позволить себе проиграть, и проиграв, покидал карточный стол. Если бы он наделал огромные долги, то вынужден был бы просить отца заплатить их, а это было совершенно для него невыносимо. Временами он проигрывал порядочные суммы. Однако в карточной игре не это привлекало его больше всего: ему нравилась мужская компания, нравилось сидеть допоздна, потягивая спиртное.

Однако в ту ночь играть ему не довелось. Его камердинер Причард как раз повязывал ему галстук, когда в дверь гостиничных покоев постучал сам британский посол. По виду Его Превосходительства можно было предположить, что он поспешно встал с постели и второпях оделся. Первой мыслью Стивена было, что, вероятно, произошло что-то вроде революции, и все подданные Великобритании должны укрыться в посольстве.

- Боюсь, что приношу вам плохие известия, - сказал посол. - Присядьте. Пришла телеграмма из Англии. О вашем отце.

Итак, старый тиран в шестьдесят пять лет умер от сердечного приступа.

- Черт побери, - произнес Стивен. - Так скоро.