Джонс сказал, что это единственный известный ему человек, который может публично признать свою неправоту.

Фрейд и Юнг жили у Холла, и в течение недели, пока начиналась программа лекций и других мероприятий, у них было мало времени на размышления об Америке. Психология была лишь одной из тем конференции. Всего в ней участвовало двадцать девять лекторов, в том числе два нобелевских лауреата, в таких областях, как астрономия, химия, физика, биология и история. Ежедневная компания ученых была для Фрейда чем-то вроде подтверждения его значимости в науке, американцы признали его с легкостью.

Свои пять лекций Фрейд читал в одиннадцать часов каждый день со вторника по субботу, 7-11 сентября, без заметок, и опубликованная версия «Пяти лекций» — это восстановленный по памяти материал. В четвертой лекции Фрейд говорил об Эдипе и сексуальных аспектах, не слишком углубляясь в подробности, но достаточно четко. Согласно воспоминаниям Розенцвейга, Фрейд перешел к теме секса, заметив, что люди говорят об этих вопросах недостаточно прямо. Продолжал он так:

Есть ли в детстве сексуальность, спросите вы. Не наоборот ли: разве детство — это не единственный период жизни, характеризующийся отсутствием полового влечения? Нет, господа, неверно, что половое влечение поселяется в детях во время созревания, как в Священном Писании дьявол входит в свинью. У ребенка с самого начала есть сексуальные желания и сексуальное поведение.

Насколько известно, ни это высказывание, ни какое-либо другое не повлекло за собой яростных нападок. Возможно, конференция была слишком достойной для критики, хотя профессор психиатрии из Торонто жаловался, что обычный человек может подумать, будто венцы выступают за свободную любовь и возвращение к дикарскому состоянию. Для Фрейда неделя в университете Кларка была сладкой местью:

В Европе я чувствовал себя так, словно меня презирают, а там меня принимали как равного выдающиеся люди. Когда я вышел на кафедру в Вустере… это показалось исполнением какой-то невероятной мечты.

Что бы ни беспокоило его у Риверсайд-драйв, Фрейд вел себя уверенно. Когда он прибыл в здание университета для первой лекции, он курил сигару. Ему нужно было подняться на третий этаж, а на лестнице женщина-швейцар указала ему на знак «Не курить». Фрейд вежливо кивнул, но продолжал курить. То же происходило еще в течение двух дней, после чего женщина отступила. Европейцы плевали на лестницу и курили там сигары, и американцам пришлось с этим мириться.

Фрейд по— прежнему относился к Америке иррационально. Там у него началось несварение желудка (он винил в этом местную пищу и много лет спустя, хотя проблемы с пищеварением у него начались еще до Америки) и проблемы с простатой; Америка была полна болтунов, нечленораздельно говорящих и всегда готовых хлопнуть его по спине со словами «Привет, док!». В каком-то смысле он был слишком горд и пренебрежителен по отношению к чужой и непонятной ему стране, и в то же время он жаждал ее признания.

Юнг, который относился к Америке практично, считая ее местом, где можно получить хорошие деньги (что он позже и сделал), написал своей жене, что, когда они получили свои степени доктора, Фрейд был «на седьмом небе». Ференци, вспоминая об этой поездке двадцать лет спустя, когда он уже не был смиренным учеником, говорил, что Фрейд казался «немного смешным, когда почти со слезами на глазах благодарил [Стэнли Холла] за почетное звание доктора».

Американцы умели слушать, как всегда обнаруживали европейские лекторы. За месяц до Фрейда в Америке давала лекции Берта Паппенгейм — Анна О. из «Этюдов по истерии», оставившая далеко позади свое несчастное детство. Когда Фрейд упоминал о ней в начале лекций как о первой пациентке новой психологии, эта пятидесятилетняя женщина как раз незадолго до того рассказывала слушателям в Чикаго и Нью-Йорке об ужасах торговли белыми рабынями.

Оставшаяся часть визита принесла одни разочарования. Путнам отвез Фрейда, Юнга и Ференци еще за триста километров на лоно американской дикой природы, к горам и озерам — в горы Адирондак в северной части штата Нью-Йорк, где у него был «лагерь», охотничья избушка, аналогичная английскому «домику в деревне». Им пришлось слишком много спускаться и подниматься по крутым тропам, в непривычно неформальной обстановке жарить бифштексы на углях и привыкать к использованию имен в разговоре «Ференци и меня учили играть в одну настольную игру две молодые девушки, — писал Фрейд — Удивительно!» Когда у него был легкий приступ, по его словам, аппендицита, все, что хозяева могли сказать, было «Фу ты! Вот незадача!» Они, без сомнения, были чистыми американцами, он же, возможно, тосковал по Берггассе или знакомым лесам Берхтесгадена и Тироля. Боли в животе наводили его на мысли о смерти.

Две недели спустя, снова переплыв Атлантический океан, они вернулись в Европу. Фрейд оставил позади ядро обращенных в новую веру, которым понадобится не более двух лет, чтобы стать самыми активными и преуспевающими новыми психиатрами Америки. К 1910 году они уже публично представлялись «психоаналитиками», а на следующий год с одобрения Фрейда и европейских коллег Брилл и его единомышленники организовали Нью-йоркское психоаналитическое общество, которое до сих пор стоит во главе фрейдистского движения в Америке. В журналах и популярной литературе обсуждались сны и оговорки по Фрейду (секс в меньшей степени), истории из «Этюдов по истерии» перерабатывались для журналов, и в мозгу читателей среднего класса начал складываться образ психоаналитика как человека приятного, требующего за услуги много денег, но ответственного, чрезвычайно умного и благородного, а также способного объяснить американцам тайны их собственной души. Когда до первой мировой войны пришла мода на танго и регтайм, Брилл высказался в «Нью-Йорк таймс», что это всего лишь подавляемые эмоции, которые вырываются наружу. У таких заявлений нашлась своя аудитория. Лондонцы относились к теориям Фрейда со скрытой насмешкой и, в отличие от американцев, неохотно верили, что этот новый врач-мессия способен изменить их жизнь.

Посещение Америки подняло настроение Фрейда. Америка осталась для него чужой. Но дело было сделано — он привез туда свое учение.

На следующий день после возвращения в Европу, когда все трое разъехались по своим странам, Фрейд продолжал видеть на улицах Юнга. Он задержался в Гамбурге, возможно, чтобы встретиться с госпожой Бернейс и Минной, и рассказывал Юнгу, что, куда он бы ни отправился, «мне постоянно попадалась на глаза твоя светлая шляпа с темной лентой. То же самое было в Берлине». Юнг отвечает более скупым комплиментом: «Иногда я скучаю по вас, — пишет он, — но лишь иногда». Скорее всего, Фрейд заметил эту небрежную манеру — если, конечно, предусмотрительно не закрыл на нее глаза.

В начале был Фрейд, потом — Фрейд и несколько коллег в Вене, а к 1910 году возникло международное сообщество психоаналитиков. Ни у кого не было четкого представления о том, как оно должно быть организовано, к тому же существовало скрытое нежелание делать что-то подобное вообще.

«Внутренняя политика» заключалась в спорах между венцами, обычно о том, кому принадлежит та или иная идея, а Фрейд играл роль судьи. Зрелость означала для них лишь возможность спорить о более серьезных вопросах. В начале года планировали провести вторую ежегодную конференцию, чтобы компенсировать то время, пока начальство было за океаном. До нее, то есть до марта, Фрейд продолжал участвовать в «потасовках со своими невоспитанными венскими мальчишками» и в то же время мечтал о новой эре организации, при которой центр тяжести сместился бы на запад, точнее, в Цюрих, и планировал, как бы это выглядело.

Он держал свои административные планы при себе, если не считать Юнга, который ими мало интересовался, и Ференци, получавшего намеки в письмах и, возможно, устные указания, когда приезжал в Вену. Ференци выступал за фрейдистский образ жизни, который «преступал инфантильность» и исключал необходимость произносить ложь в частной или публичной беседе. Склочные венские аналитики были плохой рекламой для такой утопии. Фрейд с грустью отмечал, что психоанализ не действует на них «облагораживающе», но Ференци не терял надежды. «Только подумайте, что бы это значило, — писал он с энтузиазмом Фрейду в феврале, — если бы все могли говорить друг другу правду, отцу, учителю, соседу и даже королю. Вся фальшивая и обманная власть отправилась бы в тартарары». Но вместе с безрассудным идеалистом в нем уживался старомодный сторонник авторитарной власти. «Не думаю, — писал он всего