Дима давненько не бывал в столь убогих по уровню сервиса заведениях, поэтому искренне веселился, вспомнив свое студенческое прошлое, когда он, стараясь не выделяться в группе, одевался, как хиппи, и обедал в ближайшей пельменной, где вместо кофе подавали невероятную бурду, сливаемую в бак из ужасающе гнутых и обитых эмалированных ведер, вместо пельменей – клейкие куски теста с микроскопическими вкраплениями мяса, а столы прямо перед носом голодных студентов обмахивали серыми, одуряюще вонючими тряпками, отшибающими последний аппетит. Вика же, купившись на пыльное великолепие китайских подсвечников и причудливые завитушки черных пластмассовых стульев, восторженно озиралась, старательно сохраняя полуметровую дистанцию между собой и кавалером.

Две молоденькие девицы в форменной одежде сидели в глубине зала, бурно обсуждая некую Лизку, которая, судя по тексту, безобразно одевалась, вела себя хуже некуда и положила то ли глаз, то ли все остальное на чьего-то мужа. На вновь прибывших клиентов они внимания не обратили, поскольку были страшно заняты беседой. Народа в кафе почти не было, лишь несколько одиночных едоков, печально ковырявшихся в своих тарелках и, по причине отсутствия иного звукового фона, вынужденных слушать про обнаглевшую Лизку.

– Девушки, нам бы меню, – весело и громко попытался привлечь внимание служащих Дима.

– На стойке, – не оборачиваясь, крикнула в ответ одна из девиц, продолжая делиться впечатлениями.

Как выяснилось при попытке сделать заказ, в кафе процветало самообслуживание. Заказы клиенты делали у стойки и затем сами несли до стола. Кому не нравилось, мог столоваться в другом месте. В общем, определенная свобода выбора была, что не могло не веселить Диму, привыкшего к несколько другому отношению со стороны персонала. «Натуральный сок» был на их глазах налит из пакета, на спрессованный ком салата была красиво выдавлена кучка майонеза, а заказанная форель оказалась величиной с плотву, с почестями похороненную среди громадных кусков картошки-фри и веток увядшего салата. Она печально лежала на тарелке вместе с хвостом и головой, вызывая смутные подозрения о том, что, вероятно из уважения к почившей, ее не только не чистили, но и не потрошили.

– Какая странная форель, – протянул Дима, не любивший, когда из него делали идиота. Подковырнув кожу и обнаружив под чешуей белую мякоть, он нахмурился: – Я всегда думал, что у форели мясо красное.

– Так, мужчина, что не нравится? – угрожающе обернулась к нему одна из девиц. – Это малек форели, ясно?

Поперхнувшись «натуральным соком», он захохотал, смутив официанток нестандартной реакцией. Вика испуганно улыбнулась и виновато посмотрела на Диму: ей все безумно нравилось и скандалить совершенно не хотелось.

– Все нормально, – ободряюще кивнул ей все еще похохатывающий кавалер. – Я больше не буду. Ешь спокойно.

Вика старательно прижимала локти к бокам и осторожно ковыряла тело неизвестной рыбешки: дома она с удовольствием съела бы ее всю, но здесь существовала опасность заглотить какую-нибудь кость, которую потом долго пришлось бы выуживать изо рта, а в присутствии кавалера это исключалось. С аппетитом у нее никогда не было проблем, но при Диме она пыталась изобразить воробья на диете, посчитав, что именно такими крохотными порциями должны питаться приличные девушки.

Поболтать почти не получилось, но с благодарно улыбавшейся Викой даже молчание было приятным и необременительным, поэтому ни скованности, ни напряжения в ее обществе он не чувствовал.

Чем ближе они подъезжали к дому, тем беспокойнее она себя чувствовала. Этот совместный обед давал ей хоть и призрачную, но надежду на что-то. На что, она еще сама не знала и даже боялась предположить. Вике хотелось заинтересовать его, задержать рядом, понравиться, но что-то внутри, какой-то барьер не давал ей раскрыться, заставляя стыдливо отводить глаза, словно Дима сидел за рулем голый, и просто смотреть в окно на безнадежно проносящийся мимо городской пейзаж.

– Приехали! – радостно провозгласил Дима голосом кондуктора, закончившего рабочую смену.

– Станция «Вылезай», – Вика попыталась поддержать его оптимистический настрой, но получилось грустно. Ей хотелось намертво вцепиться во что-нибудь и никуда не выходить. Если бы он не появился сегодня у института, она бы благополучно забыла его, а если бы и не забыла, то смогла бы кое-как пережить его отсутствие в своей жизни. А теперь…

Она вздохнула и, виновато улыбнувшись, шепнула:

– Пока!

– Пока! – все так же весело согласился Дима и для подтверждения состоявшегося расставания помахал рукой.

Дошагав до подъезда, она влетела в его холодный сумрак и хотела уже разрыдаться, как навстречу ей внезапно выплыла облитая удушливыми духами соседка.

– Опять лампочку сперли! – взвизгнула она, аккуратно переставляя полные ноги, втиснутые в туфли на огромном толстом каблуке, размером напоминавшим пивную банку. – Так и ноги переломать недолго! Что за люди, куда им эта лампа? Чтоб она у них там взорвалась! Заявление подпишешь?

Вика, проглотив подступивший к горлу комок, с энтузиазмом закивала. Она совершенно не помнила, как зовут эту активную тетку, но знала, что та постоянно строчила жалобы, заявления и прочую бумажную ерунду во всевозможные инстанции. Пару раз они с мамой даже подписывали письмо президенту по поводу хронически протекающей в подъезде трубы.

– Давайте, подпишу, – она с готовностью протянула руку.

– Ишь, какие все быстрые – давайте! Его еще составить надо, написать, а потом уже подписывать. Я позже зайду! – отчитав ее подобным образом, соседка слегка успокоилась и поковыляла на улицу. Из-за дверей немедленно раздался ее визгливый крик: – Развели собак, все дворы загадили, я кошку выпустить погулять не могу! Надо этих собак вместе с их безответственными хозяевами усыплять!

«Как я устала, – отстраненно подумала Вика, пробираясь по темной лестнице вверх. – Почему у меня все так? Почему? Даже телефон не взял! Хотя бы из приличия!»

Мамы дома не было, поэтому она вволю наплакалась, совершенно опухнув и став похожей на больного хомячка.