– У меня руки желтые.
Докторша с неожиданной резвостью встала и, облетев стол, требовательно схватила Маринкины руки, начав их крутить так, словно они были приставными, и врач желала посмотреть их отдельно от пациентки, чтобы та не мешала ей своими предсмертными вздохами.
– Загар вижу, а вот желтизны нет, – пробормотала она и оттянула Маринкины веки.
– Жалуетесь-то на что? Кроме рук?
– Возможно, у меня… это… была связь с наркоманом, – неуверенно протянула Бульбенко, чувствуя, как на нее стремительно накатывает безграничная жалость к себе, такой молодой, красивой и вынужденной угаснуть во цвете лет.
– И что, у него гепатит?
– У кого?
– У наркомана!
– Так я же говорю – может быть, то есть я не знаю, кто из них был наркоманом. Любой мог быть. Что ж, мне их всех про гепатит спрашивать?
– И много «их всех» было? – совершенно серьезно нахмурилась бабулька, занеся ручку над суровой разлинованной бумажкой, очень подходившей по внешнему виду для медицинских приговоров.
Бульбенко закатила глаза и начала шевелить губами. Примерно через минуту уже откровенно веселившаяся докторша прервала ее мучительные подсчеты:
– Да, думаю, что в вашем случае точная цифра не имеет значения. Вы, милочка, учитесь, работаете?
– Учусь.
– А где подрабатываете?
– Нигде.
– А… вот молодые люди, которых вы сейчас так безуспешно пытались подсчитать, они у вас откуда?
– Да как-то сами появляются.
– Понятно, – бабулька постучала карандашом по столу и снова пристально уставилась на помертвевшую пациентку. – Вот что я вам скажу: признаков гепатита у вас пока что не наблюдается, но в следующий раз, когда вас что-то начнет беспокоить, рекомендую для экономии времени сразу же идти в КВД.
Маринка оскорбленно покраснела, набрала воздуху, чтобы отстоять свою честь, но потом как-то сникла и, густо покраснев, вылетела из кабинета.
– Я бы эту Кирзакову убила! – злилась Марина. – Трепло! От меня теперь вся группа шарахается. Не могу же я к каждому подходить и бить себя в грудь, что здорова! Вот паразитка.
– Марин, а рак груди от чего бывает?
– Типун тебе на язык! Откуда я знаю!
– А от того, что грудь слишком большая, может быть? – Вика не спала всю ночь, боясь спросить у мамы и размышляя, не сходить ли ей к врачу.
– Ты дура, что ли, совсем? Я тебе про свои несчастья рассказываю, а ты муть всякую несешь!
– А мне Оля вчера сказала, что может быть, – чуть ли не со слезами выдавила из себя измученная страхами и сомнениями Вика.
– Оля? – Маринка неожиданно заржала. – Слушай, может, она это нарочно делает?
– Что?
– Ну пугает.
– Нет, она за меня очень искренне вчера переживала, – дрогнула губой Вика.
– Слушай, Муравьева, а она тебя за грудь, того, не трогала?
– Меня? – ошарашенно переспросила Вика. – Нет!
– Тогда это уже лучше. Наплюй и забудь!
С тех пор прошел год, и Олечка успела зарекомендовать себя в группе таким образом, что веселая молодежь шарахалась от нее, как от прокаженной. Именно поэтому предложение Маринки пойти поплакаться Кирзаковой Вика восприняла как глупую шутку.
– Ладно, не уходи от ответа, – Вика потеребила Маринку за рукав. – Что у тебя с Димой-то? Раз у меня все, как на кладбище, то хоть расскажи, как люди живут, чтобы было, с кого пример брать.
Воспоминания о Диме вызывали у Вики какую-то далекую тупую боль, но она уже почти забыла его или старалась забыть, потому что мечтать о парне подруги было бы верхом неприличия. Тем более что ее еще могли позвать свидетельницей на свадьбу…
– Да ну Дима… Дима – сопляк, у меня с ним все!
– Все?! – Новость о том, что потрясающий, великолепный, изумительный Дима свободен, обрушилась на Вику, как ушат ледяной воды. – И ты молчала?!
– Вот уж не думала, что тебя так волнует моя личная жизнь. У меня теперь такой шикарный мужик! – Маринка закатила глаза, подкрепив блаженным выражением лица свою степень восторженности неизвестным кавалером. Но говорить о том, что это Митин отец, она постеснялась, решив, что Вика еще
