пристал я к Бабушкину.

— Кажется, утро, — ответил он, — впрочем, я не уверен. Знаю только одно: мы спали крепко и долго.

Так мы и не решили, что сейчас — утро или вечер, день или ночь. Только по радио можно было точно определить время, а у нас испортилась радиостанция.

— В первое время, когда попадешь на Крайний Север, — рассказывал нам Бабушкин, — трудно привыкнуть к тому, что солнце светит беспрерывно. Человек не в состоянии уснуть, его мучит бессонница. Наконец, на вторые или третьи сутки, сваливаешься на койку и спишь как убитый. Как-то после долгой изнурительной работы один из участников зверобойной экспедиции решил отдохнуть. Было одиннадцать часов ночи. Он спустился в свою каюту, зажег электрическую лампочку, чтобы создать иллюзию вечера, и с книжкой лег на койку. Вскоре он заснул. Через некоторое время проснулся и подумал, что не годится спать в одежде. Часы показывали двенадцать, он решил, что проспал только один час. Разделся, снова заснул и проспал до десяти часов. «Надо вставать, — сказал он, — поспал достаточно — одиннадцать часов». Оказалось, однако, что он проспал двадцать три часа. Вот что делает незаходящее полярное солнце! — закончил, улыбаясь, Бабушкин..

Михаил Сергеевич любил и умел рассказывать, а самое главное — ему было что рассказать.

Шестнадцать суток жили мы на льдине у Северного полюса, ожидая сначала прилета остальных самолетов экспедиции, а потом погоды, и все это время не уставали слушать рассказы Бабушкина. Бывало, заберемся в кабину самолета, закурим п кто-нибудь попросит:

— Расскажите, Михаил Сергеевич, как вы начинала летать на Севере…

Бабушкин не заставлял себя просить вторично. Многое из того, что говорил Бабушкин, запомнилось. Несколько пет спустя об одном из его приключений я написал рассказ. Привожу его здесь полностью.

Короткий зимний день медленно угасал. Хмурое северное небо и студеное море стали неотделимы друг от друга. В избах беломорского села Койда засветились огоньки. Они светили недолго и потухли. Село заснуло. Непроглядная тьма окутала и небо, и землю, и море.

В середине ночи проснулись все койдинцы. За стенами их прочно, на долгие годы, срубленных изб ревел и бушевал ураган. Все кругом содрогалось, как в лихорадке. Загромыхали по замерзшей земле железные листы, сорванные с крыши дома местного богатея — прасола. Вспенилось море, волны кидались на берег, как бешеные звери. К разбойничьему свисту бури примешивался гул отдаленной пушечной канонады. Это свирепый ветер гнал ледяные поля, и они с грохотом сталкивались и ломались.

Первыми, кого разбудила буря, были родные зверобоев, ушедших на промысел тюленей в море. Закричали внезапно проснувшиеся дети. Громко заплакали женщины. Старики зажгли лампады у икон и властно приказали:

— Молиться!

Все встали на колени. Люди, охваченные горем и отчаянием, читали молитву о «плавающих и путешествующих». Они просили небо, чтобы море вернуло им мужей, отцов, братьев, которые уплыли вчера и неизвестно, вернутся ли когда-нибудь. Море, дающее им хлеб насущный, не знает пощады, оно похитило у них уже многих близких.

Село Койда стоит на голом берегу у горла Белого моря, сурового п коварного. Все юноши и мужчины села — зверобои. Смелые охотники зимой на тяжелых лодках или парусниках плавают в движущихся льдах, ежечасно подвергаясь смертельной опасности. Осторожно они подбираются к лежбищам тюленей, выходят на льдины, и начинается «зверобойка». Промысловики неделями живут на льдинах, ночуя под опрокинутыми лодками. Опасен и тяжел их труд, дающий скудное пропитание. Другого промысла здесь и не могло быть. Заниматься хлебопашеством нельзя — кругом унылая тундра, низкорослый лес, мох да гранитные валуны…

…Буря стихла к утру, когда неяркое северное солнце показалось на хмуром небе. На смену буре пришла пурга. Ничего не было видно, кроме сталкивающихся друг с другом вихрей сухой снежной пыли.

На берег вышло все население Койды. Молодые женщины с детьми на руках, закутанными в теплые платки, сгорбленные старухи, старики, с длинными посохами в руках, присмиревшие подростки. Когда проходил снежный шквал, все напряженно вглядывались в горизонт, как будто пытаясь там увидеть своих кормильцев. Но вновь налетал слепящий снежный смерч. А чуть светлело, люди снова молча смотрели вперед, по ничего не видели, кроме серого неба, свинцовых волн и медленно плывущих льдин.

На следующий день никто уже не вышел на берег. Но к чему! Надежда и отчаянно сменяли друг друга. Медленно тянулось время. Кое-кто из зверобоев вернулся к вечеру. Но не все…

На третье утро недалеко от села выбросило на берег разбитую лодку. В ней находился чуть живой, полузамерзший, голодный и измученный человек. Это был самый младший из койдинских охотников — семнадцатилетний Филька. Отогревшись, он, запинаясь от волнения, рассказал, что с двумя своими товарищами — братьями Федором и Кириллом Горшковыми — обнаружили большое лежбище зверя. Зверобои отдыхали у костра после удачной охоты на тюленей, когда внезапно налетел шторм невиданной силы. Он, Филька, побежал к лодке и прыгнул в нее. В ту же минуту льдину раскололо на несколько частей. Ветер быстро унес обломки льдины с двумя людьми в море. Фильке удалось спастись, а Горшковы, вероятно, погибли…

Избы братьев стояли рядом, на самом краю села. У старшего, Федора, дом был побольше. С ним жил отец, вдовая сестра. У Федора было пять душ детей. Кирилл лишь недавно отстроился. В новом доме он жил с молодой женой, тещей и грудным сыном.

Снохи не ладили между собой. Но горе объединяет людей. И семьи братьев Горшковых трое суток были неразлучны. Женщины уже выплакали все слезы п только часто моргали красными, воспаленными веками. Старик все время подливал деревянное масло в лампаду, горевшую перед большим старым образом Николы-чудотворца. Детишки, забравшись на печку, с любопытством наблюдали оттуда за народом, битком набившимся в просторную Федорову избу. Все село от мала до велика перебывало здесь в эти печальные дни. Люди входили, истово крестились и молча стояли, выражая присутствием свое соболезнование. Поморы, выросшие в краю суровой, скупой природы, привыкшие но многу недель во время промысла быть один на один со льдами и морем, вообще неразговорчивый народ. А тут еще такое несчастье. Что говорить? К чему утешать? Ведь море все равно не вернет своих пленников.

В избе царила тишина, нарушаемая только хлопаньем входной двери и негромким плачем Кириллового мальца. И эта гнетущая тишина, в которой слышался голос неутешного горя, поразила летчика, когда он, стряхнув с себя в сенях снег, вошел в избу. Он, сняв шапку, низко всем поклонился.

— Не горюйте, мы будем искать ваших мужей. Полетаем над льдами, может, и найдем, — сказал летчик женам зверобоев, хотя сам мало рассчитывал на успех.

Его слова не произвели никакого впечатления. Никто не ответил. Летчик совсем недавно появился в Койде, и к нему относились здесь с неприязнью.

В 1926 году правительство решило отправить в Белое море самолет в помощь тюленьему промыслу. Ежегодно в начале зимы сюда приходят сотни тысяч гренландских тюленей. Огромные ледяные пространства покрываются черными, лоснящимися телами. Найти их с самолета, конечно, легче, чем с лодки, с трудом пробирающейся между льдами.

Первым «авиаохотником» за тюленями стал уже известный в те годы полярный летчик Михаил Сергеевич Бабушкин.

В глухих селах на Беломорском побережье люди еще ни разу не видели, как человек летает. И вдруг как снег на голову прилетела и опустилась за Койдой невиданная птица. При виде его все разбежались с криками: «Сатана! Сатана!»

Женщины кликали ребятишек домой.

Механик Федор Иванович Грошев быстро закрыл чехлами мотор, привязал самолет веревками к вбитым в мерзлую землю кольям, чтобы ветер не опрокинул машину, и пошел в село.

Летчик остался дежурить у самолета.