– Знаю, знаю! – рассмеялась Елена Александровна. – Я только спрошу и не буду вам больше мешать. Татьяна Георгиевна, это правда, что та девочка, что рожала со мной… В смысле, в одну смену со мной, но в изоляторе… Это правда, что она от ребёнка отказывается?
– Вы откуда это знаете, Елена Александровна? Это, в общем-то, правда. Но правда из серии материалов с грифом «для служебного пользования». Не «совершенно секретно», разумеется, но тем не менее… В изолятор вам доступа нет, с Егоровой вы не виделись. Так откуда?
Елена Александровна покраснела.
– Я сегодня мобилку уронила, простите, в унитаз. Выловила, конечно, но она не работает. Я пошла в ординаторскую и попросила разрешения позвонить мужу. Чтобы он мне новый телефон привёз, и творог, какой я люблю, и там… Не важно! – сама себя оборвала Елена Александровна. – Мне, конечно же, позволили. И пока я разговаривала по телефону, я невольно подслушала… Я не хотела, но я же, понимаете, учительница… Да и вообще, каждый человек слышит, когда при нём говорят, даже если он сам говорит… – Окончательно разалелась Елена Александровна. – Получается, вроде как я их предаю, но я же не знала, что им нельзя об этом говорить при посторонних. Я не думала, что это информация для служебного пользования. Раз говорят при мне – значит, можно. Или, если они знают, что нельзя, значит, они просто думали, что я, говоря по телефону, их не слышу…
– Эти две «старые калоши», что ли, обсуждали? – оборвала поток путаных излияний Марго.
– Да, Надежда Капитоновна и Зинаида Никитична обсуждали… «Да» я хочу сказать, не в том смысле, что они старые калоши, Маргарита Андреевна, а в том смысле, что они действительно обсуждали то, что девочка из изолятора отказывается от ребёнка, – тараторила молоденькая Елена Александровна, не замечая, что заведующая отделением и старшая акушерка давятся от смеха над этим её «не в том смысле «да». – Они говорили, мол, как так можно, как их только земля носит, волчица своего щенка не выкинет, пока не выкормит, не подрастит, ну и всё такое прочее. Нет-нет, они добрые, хорошие женщины, Надежда Капитоновна и Зинаида Никитична. Просто я ту девочку видела, а они нет. В жизни же всякое случиться может. Всякое и со всяким. Мало ли какие обстоятельства могут быть у человека. Человек же он, всё-таки, не волк…
– Да, к сожалению! – утёрла выступившие от смеха слёзы Маргарита Андреевна. – К сожалению, Леночка, человек именно что всё-таки не волк. И в чём-то «старые калоши» правы. Кроме того, что вслух при родильнице свистели на рабочие темы. То есть нарушали врачебную этику и деонтологию.
– Ох, Марго! – прихлебнула остывший кофе Татьяна Георгиевна. – Не сыпь мне соль на слизистые. Я пока, дай бог, тьфу-тьфу-тьфу, от «грязного халата» избавилась. Но и до этих доберусь.
– До тебя, Тань, как бы раньше не добрались. Будет ещё какая-нибудь Леночка свистеть по телефону, а две «старые калоши» между собой за чайком будут обсуждать, мол, ай какая нехорошая девочка лежит в палате номер три! И ВИЧ у неё положительный, и гонококк в посеве густо заколосился. Нам суды нужны?
– Маргарита Андреевна! Я тебя прошу!.. Елена Александровна, так вы что спросить-то хотели?
– Я хотела спросить, Татьяна Георгиевна, а какой он вообще, тот мальчик, от которого отказывается эта… девушка? Я пошла к Владимиру Сергеевичу узнать, а он мне, мол, вы кто, родственница? Если не родственница, то и идите себе к своему малышу.
– Ельский своё дело знает! Хотя и говнюк! – констатировала Марго.
– Почему он… говнюк? – удивлённо посмотрела на Маргариту Андреевну учительница Леночка, взмахнув ресницами. – Все говорят, что он очень хороший доктор.
– Он не просто хороший, он прекрасный доктор, Елена Александровна! – сказала Татьяна Георгиевна, еле сдерживая смешинку.
– Да, доктор прекрасный. Отменный просто. Была бы младенцем – только у него бы лечилась! – подтвердила Марго. – А как человек – полное говно!
– Маргарита Андреевна! Вы сейчас тоже нарушаете эти самые этику с деонтологией! – нарочито строго сказала Мальцева. И обратившись к молоденькой учительнице, спросила: – Зачем вы интересовались состоянием ребёнка Егоровой, Елена Александровна?
– Потому что я, Татьяна Георгиевна, хочу этого ребёнка усыновить. Мы с мужем хотим. Мы с ним уже всё обсудили. И решили усыновить, даже если он не совсем здоров. Потому что это неправильно, что на свете есть дети, от которых отказались. Я не говорю, что их матери плохие, потому что у каждого свои причины. Я просто говорю, что сироты – это неправильно. И раз я оказалась с ней тогда в родзале одной и той же ночью и даже родили мы в одно и то же время, то, значит, я же не зря там и тогда оказалась.
– Ага, не зря. Ты там оказалась, потому что рожала, дубина! – язвительно прокомментировала восторженную речь учительницы Леночки Маргарита Андреевна.
– Это понятно! – нисколько не обижаясь на «дубину», щебетала Елена Александровна. – Но не только поэтому. Наши судьбы пересеклись, и этот мальчик, он же ни в чём не виноват…
– Сперматозоиды с яйцеклетками вообще вины не имут, – вставила Марго весьма ехидно.
– …и я вдруг совершенно ясно осознала, что у этого мальчика должны быть родители. И что этими родителями должны быть именно мы! У моей дочери будет брат. У моего сына будет сестра. И у обоих моих детей будут родители. Потому что никто – никто! – не должен оставаться без любви. И уж тем более без любви не должен оставаться крохотный беззащитный ребёнок. Особенно, если он оказался рядом с тобой! Я очень люблю детей. Пусть их у меня будет сразу двое! – чуть не экстатически завершила Леночка.
– Елена Александровна, у вас, часом, не синдром Иисуса Христа? – скептически уставилась на неё Маргарита Андреевна. – А то и вовсе, тьфу-тьфу-тьфу, послеродовый психоз? Чего вас так любовью накрыло-то? Мама ваша в курсе?
– Так, дамы! Все успокоились. Вы, Елена Александровна, идите пока в палату, ладно? Мы с Маргаритой Андреевной тут закончим, я к вам поднимусь, и мы поговорим. Если будет ещё не слишком поздно.
– Хорошо, Татьяна Георгиевна. Я вас буду ждать. Вы обязательно приходите, даже если поздно. Я твёрдо решила усыновить этого несчастного ребёнка.
Когда Елена Александровна вышла, Маргарита Андреевна только пальцем у виска покрутила. И подруги приступили к ревизии, обмениваясь репликами только по делу. Часа через три, когда всё было посчитано, пересчитано, сверено и перепроверено, Марго сказала Татьяне Георгиевне:
– Я домой. А ты если всё-таки пойдёшь к этой любвеобильной дуре с отполированной до блеска аурой и светящейся кармой, расскажи ей историю Бронштейнов. Нашего старого начмеда помнишь? Ты его ещё застала. А я из дому мамаше её позвоню, тоже напомню. Любка эту историю должна знать.
Старого начмеда Татьяна Георгиевна застала. Не так, чтобы очень, но историю, разумеется, знала. И история эта была, конечно, хорошая. То есть в показательном смысле, как раз для такого вот случая, как с этой Леночкой.
Жили-были не так уж и давно он и она. Муж и жена. Иосиф Бронштейн и Роза Бронштейн. Иосиф Эммануилович был акушером-гинекологом вот в этом самом родильном доме. А Роза Борисовна (хотя по-честному Боруховна) была учительницей русского языка в одной из не самых плохих школ. Никакого особого притеснения по графе «национальность» они не испытывали, несмотря на то что достаточно большая часть их сознательной жизни пришлась на эпоху застоя. Может, просто не задумывались? Черчилль не считал евреев умнее себя[22], а Бронштейны не считали русских глупее. В этой части спектра у Бронштейнов всё было нормально.
Иосиф Бронштейн безо всяких препятствий поступил в Первый медицинский институт имени Сеченова. Роза, тогда ещё не Бронштейн, но отнюдь и не Иванова успешно поступила на филологическое отделение педагогического института. Понятно, что школы они окончили с золотыми медалями, а институты – с красными дипломами. Иосиф Эммануилович опять-таки безо всяких проблем получил субординатуру по акушерству и гинекологии. И однажды вечером в метро столкнулся с весьма приятной глазу молодой женщиной. Он и понятия не имел, что она еврейка, потому что Роза была высока, стройна, узкобёдра, и смотрела на неуклюже врезавшегося в неё молодого человека совершенно сионской наружности насмешливыми голубыми глазами из-под светло-русой чёлки так, как умеют смотреть только русские девочки. Иосиф Эммануилович начал горячо приносить пардоны, чувствуя, что со скоростью состава того самого метрополитена влюбляется в эту невыносимо красивую женщину с коротким прямым носиком.
– Роза Станкевич, – представилась девушка и, рассмеявшись удивительно густым золотистым смехом, пригласила его в кино.
