бывает, и наркоманы соскакивают. Не буду увещевать и давать адреса центров, где вам могли бы помочь. Ничего этого я делать не буду.

– Потому что я уже конченый человек?

– Да, Оксана. Да. Вы – конченый человек. Вы не выберетесь. Ни без ребёнка, ни тем более с ним. Даже приложи я колоссальные усилия. Я и люди из тех организаций, с которыми у меня есть контакты, – вы всё равно сорвётесь. Даже если вы уйдёте от вашего замечательного Тохи и год не будете сидеть на игле – вы сорвётесь.

– Куда мне от него идти? Мне от него идти некуда. Мамка моя, падла, ещё не сдохла. Столько, сколько она выбухала и перетрахала – так другие уже от цирроза загибаются или от сифилиса подыхают. А её ничего не берёт, чисто заколдованная. Да она, тварь, выглядит лучше меня! Я иногда приезжаю, подглядываю за ней… Мне так хотелось, чтобы она меня любила, как я её люблю… Любила. Но эта гадина… Да хуй с ней, Татьяна Георгиевна. Чё я, не понимаю, что вам это всё не надо.

– Да, не надо. От Тохи вам идти некуда. Специальности у вас, я так понимаю, нет?

– Я даже школу не закончила. Ну, то есть восемь классов еле-еле – и всё. И всем было плевать. Мамаша на лоток пристроила – и привет, курите писю.

– Разумеется, плевать. Если вам на себя было плевать, то почему бы другим на вас не плевать?

– Да она же мать…

– Оксана, мы же с вами договорились, что я не буду употреблять конструкций типа «вы же мать!», вот и вы от таковых воздержитесь. А то я женщина очень впечатлительная. Как заведусь!

– Издеваетесь, да?

– Нет, Оксана, не издеваюсь. Это называется «горький сарказм».

– Одна хуйня.

– Ну, пусть так. На чём мы остановились? От Тохи вы не уйдёте, потому что некуда. В центрах держат недолго, а потом надо работать, жильё снимать. Доходы лоточницы этого не позволят…

– А я уже давно и не работаю!

– Тем более. Тем более не сможете работать с грудным ребёнком. Кормить вам его будет нечем – молока у вас нет и не предвидится, а смеси стоят денег. Денег, которых у вас и так не слишком много, а те, что есть, не хочу знать, откуда добывает ваш Тоха, он же и потратит на героин. Ваш «умный» Тоха вас жестоко обманул, сам обманулся и, как следует из его посыла про ведро, – это понял. Как видите, очередей из богатых усыновителей под роддомами не наблюдается. Сирот в стране паровоз, вагон, состав!.. И маленькая тележка в придачу. Так что предложение сильно превышает спрос… В общем, темна и беспросветна ваша жизнь, Оксана Егорова. И ребёнок вам действительно совершенно ни к чему.

– Не, нормально! Я думала вы мне тут будете им в морду тыкать, на совесть, типа, давить, а вы…

– Я, – перебила Татьяна Георгиевна, – прошу вас, Егорова, только об одном. Я прошу вас дождаться юриста. И подписать соответствующие бумаги. А потом бегите отсюда хоть на все четыре стороны. Никто вас караулить не будет.

– А на чё юриста? Криминал, что ли, какой?

– На то юриста, чтобы отказ от материнских прав был оформлен честь по чести. Тогда у рождённого вами безымянного мальчика будет хоть какой-нибудь мизерный шанс на усыновление.

– А он это… – Егорова подняла на Мальцеву снова наполнившиеся слезами глаза. – Он нормальный? Мой… ну, тот мальчик, которого я родила?

– Кроме абстинентного синдрома, проще говоря – ломки, – у него пока всё в порядке. Он в детской реанимации, в кувезе. Седирован.

– Как это у него ломка?! – всхлипнула Егорова. – Он чё, наркоман? Когда он успел-то! Он же только вчера родился.

– Егорова, подозреваю, что ваш «умный» Тоха по сравнению с вами таки Эйнштейн. И что промывать в вашей черепной коробке действительно нечего. Внутриутробный плод получает всё, что попадает в кровоток матери.

– Куда попадает?

– В вену! Беременная наркоманка ширнулась – и у плода приход! Так понятней?!

– Во, блин, кайф на шару. Круто!

Татьяна Георгиевна только махнула рукой, встала и подошла к двери:

– Егорова, дождитесь юриста. И ещё нужен ваш паспорт. Звоните вашему Тохе, пусть принесёт. У вас есть паспорт?

– Есть. Валяется где-то. Сейчас ему позвоню… Татьяна Георгиевна, спасибо вам. И тому анестезиологу. Я хоть и конченая, и мозгов у меня нет, но душа-то – она же у каждого есть, да? Ну уж какая есть. От всей души вам спасибо. И доктору тому тоже передайте. И это ещё… Не такая уж я и конченая, как вы тут говорите. Я этого мальчика, что родила, как-то сразу… Полюбила, что ли?

– Нет, не полюбили. Это всего лишь инстинкт, Егорова. Ваша мать вас тоже, наверняка, полюбила, когда родила. Она же от вас не отказалась в родильном доме. И, видимо, любила. Кормила, одевала. Ну а что на мороз выгоняла, а как вы подросли – так и вовсе из дому, ну так что ж… Любила как умела. От всей, какая уж у неё есть, души.

– Злая вы, Татьяна Георгиевна. Хорошая, но злая.

– Я не злая, Оксана. Я честная.

Мальцева вышла за дверь изолятора и повернула ключ в замке. Ключ отнесла на пост.

– К телефону её только с двумя санитарками подпускать. И чтобы за руки держали. Понятно? А ещё лучше – с Александром Вячеславовичем. Он здоровый. Или даже пусть Александр Вячеславович к ней сам пойдёт в изолятор, с мобильным. И дверь за ними закрывайте.

– Да в ней-то, господи, сорок килограммов вместе с тапками! – хмыкнула акушерка.

– Сейчас её отпустит седация и снова накроет ломка. И в ломке она своими сорока килограммами вместе с тапками вырвется не то что от санитарок, а из железной клетки. Разорвав прутья своими тоненькими синенькими ручками. Никого к ней, кроме меня, не пускать. Через дверь ей крикните, что пока не будет паспорта – не будет анестезиолога. И не будет свободы. И дозы… И так далее. Юрист обещал быть завтра. Сегодня никак. Так что ночка будет весёлая, крепитесь.

Поздно вечером Татьяна Георгиевна и Маргарита Андреевна пили кофе в кабинете у старшей. У них была куча работы, потому что КРУ из главного корпуса переползало в родильный дом. В раскрытую дверь кабинета аккуратно постучала учительница Елена Александровна, родильница, лежащая в порядочной палате благопристойного второго этажа.

– Простите, я вас не отвлекаю? – спросила она тоненьким голосочком.

– Если ничего срочного, то отвлекаешь! – безапелляционно ляпнула Марго в своей обыкновенной манере.

– Нет-нет, ничего срочного, я просто хотела спросить…

– Заходите, Елена Александровна, – ласково пригласила Татьяна Георгиевна. – Садитесь. Если доберётесь до стула. У нас тут немного не прибрано, – коротко хохотнула она.

– Вы что, инвентаризацию проводите? – спросила милая молоденькая учительница, оглядывая разложенные тут и там ящики с медикаментами, инструментами и бельём.

– Вроде того.

– КРУ, что ли?

– О, какая вы грамотная, Елена Александровна!

– А у меня мама всю жизнь проработала старшей медсестрой в гастрохирургии, в главном корпусе. Я всё про это знаю.

– Так ты что, Любови Савельевны дочка? – тут же сменила свой надменно-высокомерный тон Марго. На такой же обыкновенный для неё искренне-дружелюбный. Обыкновенный в том случае, если кто-то оказывался дочкой Любови Савельевны, невесткой Семёна Ильича, соседкой Ивановых, племянником Петровых или просто хорошим человеком.

– Ага. Хотите, я вам помогу?

– Нет! Сиди, ничего не трогай! – испуганно взвилась Марго. – Мы сами. Тут навык нужен. Если ты Любы дочь, то должна знать, что какой-нибудь херни на ампулу меньше – расстрел. Операционного белья на тряпку больше – расстрел с последующим утоплением.