Над Югой занималось утро, и золотые назарины на всех Холмах приветствовали его. Бирюзового цвета тримаран покидал тихую гавань, величественный и одинокий. Поодаль от берегов спокойное море, казалось, было усыпано белым крошевом, покачивающимся на волнах. Кангасск не сразу сообразил, что это чайки… Целые стаи их вспархивали перед тремя носами бирюзового тримарана и с протяжными криками кружились над ним.
Глядя в открытое окно на всю эту красоту, Кан здорово замерз, а потому, бросив последний взгляд на утренний город и море, он задвинул шторы и сел на кровати, накрыв плечи одеялом.
На тонконогом прикроватном столике лежала книга с письмами Максимилиана; прочтя сегодня еще одно, Кан решил повременить со следующим: итак перед глазами до сих пор стоит мерзлый февраль 15003 года и мерещится дым павших городов на горизонте… Определенно, откровения Макса можно адекватно воспринимать только в малых дозах… при этом невольно задумываешься: как он сам-то жил со всем этим?..
Взгляд упал на горящий обсидиан, что покоился рядом с книгой. Алая сердцевина харуспекса отражалась в лакированной поверхности столика. Свет, неподвижных, мертвенный… «Как в Провале,» — подумалось вдруг.
Повинуясь странному чувству, Кангасск поднял Горящий со стола и надел цепочку на шею… Миг назад этот харуспекс был мертв и холоден, но, коснувшись живой груди, немедля начал мерцать в такт бьющемуся сердцу.
Кан беззвучно рассмеялся… Ничего особенного он не почувствовал. Прежний же его харуспекс тоже никак не отозвался на появление рядом с ним Горящего; кажется, эти двое собирались мирно сосуществовать вместе, тактично не замечая друг друга.
И что дальше?.. Кангасск чувствовал себя потерянным как никогда. Раньше, когда рядом были Влада и Серег, Ученику миродержцев не приходилось особо задумываться над чем-либо. Великие и мудрые решали за него почти все.
Теперь же придется искать свой путь в жизни самому. С чего начать?..
Орион, сын звезд проснулся раньше, чем обычно: ему снилось что-то тревожное.
Дабы развеять оставшуюся от ночного сна тревогу, он направился на кухню — с твердым намерением выпить горячего чаю и закусить чего-нибудь. То, что чай уже вовсю кипел, а по кухне разносился приятный запах холостяцкой яичницы с салом, его приятно удивило… как и, то, что Кангасск Дэлэмэр, который вовсю хозяйничал на пустой кухне, проснулся в такую рань: обычно провинциального кулдаганца утром и вестью о конце света не поднять.
Бедняга Кан… Орион все никак не мог привыкнуть видеть его мужчиной за тридцать, седовласым и отмеченным панацеей Гердона. Ну не шел Дэлэмэру новый облик, да и в душе он, наверняка, до сих пор остался парнем двадцати одного года, у которого все впереди… ну ничего… лет через десять все сравняется — что значат для бессмертного какие-то десять лет?..
— Доброе утро! — приветствовал друга Орион.
— Утро доброе! — отозвался Кангасск. Надо признать, с лопаточкой для жарки левой рукой он управлялся довольно ловко. — Присаживайся, будем завтракать. Я как знал, что ты придешь — зажарил двойную порцию.
«Знал…» Понимающе кивнув, сын звезд привычно перевел взгляд на харуспекс Кана — и увидел, что теперь на груди друга рядом с обычным холодным обсидианом висит Горящий. И мерцает, в такт биению сердца. «Ну, Макс, нашел кому оставить Око Войны!» — ругнулся про себя Орион, но, подумав, что маленькому миродержцу виднее, вслух ничего не сказал.
Завтрак прошел безмятежно; все-таки в раннем утре есть своя прелесть — даже яичница кажется вкуснее, а чай — ароматнее.
— Как твоя рука, Кан? — поинтересовался Орион к концу чаепития.
— Ноет, — пожаловался тот, бросив краткий взгляд на свою руку, которая по-прежнему безжизненно висела на перевязи, распухшая настолько, что едва помещалась в рукав рубашки.
— Это хорошо, что ноет, — оценил сын звезд. — Значит чувствительность частично осталась. Думаю,
