«Письма к Кангасску Дэлэмэру

год 15005 от п.м.

сентябрь, 12, Цитадель Владиславы

Есть одно давнее сказание, сложенное еще в эпоху покорения Севера… Сам понимаешь, Кан, тогда людям несладко пришлось, каждый клочок земли приходилось отвоевывать у детей тьмы, дисциплина была железная, нравы жестокие… Так вот, сказание это о парне, который заснул на посту и прозевал атаку. Но потом он сражался так отчаянно, что сумел переломить ход битвы и обратить детей тьмы в бегство. Маг он был талантливый и увел свои силы почти в ноль, но исправил то, что натворил. Много воинов, которых нападение застало врасплох, полегло по вине этого парня, но те, кто выжил, смотрели на него как на героя, потому что никогда еще не видели, чтобы столь юный маг сражался так отважно.

Тогда к любимцу толпы вышел Инквизитор. И сказал так: „Ты герой, ты сражался превосходно и спас всех нас, за это я тебя награжу“. Воины возликовали. Под радостные крики толпы Инквизитор вручил ошеломленному парню свой посох и повысил его в звании. А потом жестом заставил всех вокруг умолкнуть и продолжил: „Но ты уснул на посту, и пятидесяти жизней стоил нам твой сон. За это я приговариваю тебя к смерти“. И испепелил героя на месте. Многие плакали о нем.

…А теперь вернемся в наши дни… и я скажу: ныне, как и в древности, подвиг не отменяет кары…

Не так давно я призывал к смещению Советов. И дождался этого дня.

Не было суда, не было показательных речей. Судьба шести человек решалась под багровым закатным небом на Восьмом Холме Назаринов, где шел разговор между мной и моими родителями. Им непросто смотреть на меня как на равного, я чувствую это каждый раз. Но они не выдают этого ни единым словом. Правда, меня и Горящего не обманешь… сегодня отцу не раз хотелось проорать мне в лицо: „Заткнись, щенок!!!“

Да, разговор был непрост.

„Смертная казнь!“ — сказал отец, и тон его не подразумевал возражений. В отличие от мамы, которая решила судьбу своего Совета, Южного, куда как мягче, он избрал высшую меру.

Мама хотела возразить, но я опередил ее… я не позволю родителям ссориться сейчас, и если кто-то должен получить сполна за то, чтобы советники остались живы, пусть это буду я.

„Я виновен в случившемся не меньше их, — сказал я. — И должен быть осужден вместе с ними. Но я прощен мамой и тобой, толпа носит меня на руках, воины идут в бой с моим именем… Как бы истинный Инквизитор поступил на твоем месте, отец? Подвиг не отменяет кары…“

Этой фразой я привел его в тихое бешенство… Гнев Инквизитора подобен пламени, в которое вылили кувшин масла. Он страшен… Но чего бояться мне? Я уже отбоялся свое, и терять мне нечего. Так что я был холоден под гневом отца. Холоден и спокоен. И улыбка моя, которая казалась ему наглой, на самом деле вмещала лишь усталость.

Пусть я негодяй, да и мои подзащитные далеко не невинные жертвы, я не мог отправить на смерть тех, кто учил меня. Предавший учителя — навеки проклят; всем миром и самим собой.

„Ты хочешь казнить заговорщиков, отец, — сказал я тихо, но твердо. — Но ты даже речи не ведешь о Сайнарнемершгхане Сайдонатгарлыне, главе моего Ордена, ибо он отец Кана, так ведь? — я не удержался от легкой усмешки. — И брат его Гердон Лориан, виновный куда больше, тоже вне твоей кары. В чем причина? Если в том, что он работает на благо Севера, тогда и Совет свою вину искупил: Зонар, Мадвид, Андроник… они не скрылись от тебя, хотя могли… вместо того, чтобы спасать свои жизни, эти люди занимались делами Омниса все эти годы. И вряд ли их вклад в войну меньше, чем вклад Гердона… Или, быть может, все дело в том, что мама замолвила за Гердона слово и с тех пор он под ее защитой?“

Отец молча взирал на меня с высоты своего роста. Глаза пылали синим. Значит, дьявольски зол… но держится. Настало время завершать речь:

„…Тогда я беру этих троих под свою защиту. Если решишь казнить их, казни и меня…“

Мама собиралась сказать что-то: я почувствовал. Стыдно использовать Горящий против собственных родителей, но я уже настолько сжился с этим, что не останавливаю себя порой… „Не надо, мама, не вступайся, — сказал я прежде, чем с ее губ слетело хотя бы слово. И добавил: — Пока этот треклятый обсидиан собирал по кускам мою душу, я умер девять раз. Если будет десятый, я не расстроюсь. Омнису придется чуть тяжелее без меня, чем со мной; мне же — все равно…“

Страшные слова. Жестоко было произносить их при матери. Но я такой.

…А смерть… я давно живу так, будто уже умер. И порой… даже желаю смерти, когда все будет забыто, смыто, начато заново…

Ход мой сработал: отец уступил и заменил смертную казнь для Серого Совета на каторгу. Такая же участь предназначалась и для Айрин, Киаф и Галана — советников Юга. Что до браслетов, то они были наложены на всех шестерых еще два с лишним года назад