обстоятельнее Эбона и нередко дополняет его новыми данными, которые, быть может, идут от Сефрида и отличаются свойственной ему правдивостью. Отсюда видно, что хотя третья книга Диалога и не столь ценна, как вторая, но все же заключает в себе такие материалы, которым никак нельзя отказать в важности. Герборд был гораздо образованнее Эбона: с обширной начитанностью он соединял богословскую ученость, кроме того, обладал критическим умом, который не удовлетворяется простым фактом, но доискивается причин его. Как историк, он стоит гораздо выше Эбона, и нет причин думать, чтобы он стоял много ниже своего предшественника в желании точно передать известия источников и в стремлении к правдивости. Правда, как мы замечали, он искажает некоторые известия Удальрика, но, кажется, не с намерением исказить самый факт, а по особой, в средние века нередкой, причине: как образованный литератор, он стремится сообщить своему рассказу изящную литературную форму: простые известия своих источников он распространяет в картины, оживляет их драматическими положениями действующих лиц и психологическим анализом их поступков и побуждений. Словом, он хочет предложить не только назидательное, но и занимательное чтение. Этим стремлением к изящной литературной форме следует, по нашему мнению, объяснить и те длинные ораторские речи, которые Герборд нередко вкладывает в уста действующих лиц: здесь виден только ложный исторический прием, а не намеренное искажение действительности. Понятно, что при таком способе передачи известий источников, при отсутствии личного знакомства автора с делом, исторические ошибки и неточности были неизбежны; их у Герборда достаточно, но от ошибок до умышленного искажения фактов еще далеко, а тем более таких фактов, которые принадлежат совершенно чуждому миру и не возбуждают никакого желания нарушить их истину. Не замечая, чтобы Герборд заведомо и с намерением искажал показания своих источников, мы не имеем права отказать ему в доверии, но не можем, в то же время, и положиться на него безусловно: критика здесь необходима, она должна быть разборчива, но не имеет нужды быть подозрительной.

Из нашего рассмотрения произведений Эбона и Герборда открывается, что они друг друга взаимно дополняют. Обстоятельства первого путешествия Оттона переданы у Герборда подробно и со всей обстоятельностью очевидца и внимательного наблюдателя, у Эбона же рассказ о них неточен, наблюдения поверхностны и, за немногими исключениями, очень кратки; наоборот - второе путешествие, его происшествия и обстоятельства изложены у Эбона с основательностью непосредственного свидетеля, у Герборда же они в главном пересказываются со слов последнего и притом не всегда точно. Большего внимания заслуживают дополнения к ним Герборда, идущие, быть может, от Сефрида. Итак, во всем, что касается первой миссии - предпочтение должно быть отдано Герборду, касательно же второй - Эбону; тем не менее, не могут быть оставлены без внимания и известия Эбона о первом путешествии, и оригинальные прибавления Герборда ко второму: при всей краткости и кажущейся незначительности их, они, как свидетельства очевидцев, хотя бы смутные и неотчетливые, не только представляют важное пособие, но, по отчетливой критической проверке их другими известиями, получают и самостоятельное значение.

3. Прифлингенский монах. Вслед за Диалогами Герборда появилось вскоре и третье жизнеописание Оттона, судя по всем признакам - составленное каким-нибудь монахом прифлингенского монастыря. Произведение это имеет незначительную историческую ценность: большую часть своих известий автор заимствовал из Эбона и Герборда, то буквально списывая их свидетельства, то передавая их в сокращении. В описании некоторых обстоятельств он, однако, отступает от этих источников и, кроме того, иногда приводит такие факты, которые вовсе неизвестны ни Эбону, ни Герборду. По собственным словам прифлингенского биографа - он получил эти сведения от известных духовных лиц, но кто были они - остается неизвестным. Скорее всего, следует думать, что они не были из числа настоящих свидетелей, а принадлежали к посторонним почитателям Оттона, которых в то время было немало, особенно в бамбергской епархии. Им известно было о делах и подвигах поморянского апостола очень многое; даже более, чем было в действительности, потому что главным источником их сведений служило устное сказание. Рассказы о чудесных приключениях бамбергских миссионеров в отдаленной стране язычников распространялись быстро в среде монахов и духовенства; переходя из уст в уста, они, естественно, не могли сохранить своего первоначального вида и облекались поэзией; мало того - рождались новые легенды, далекие и от действительности, и даже от правдоподобия. Так сложился целый ряд монастырско- поэтических сказаний об Оттоне, и эти-то устные легенды послужили источником всех оригинальных известий прифлингенского биографа, по крайней мере - они имеют решительно сказочный, поэтический, но никак не исторический характер. Что касается до разногласий биографа с Эбоном и Гербордом, то им нельзя придавать особо важного значения: они объясняются отсутствием исторического смысла и основательного знакомства с предметом; чувство уважения к исторической истине и стремление следовать ей - совершенно незнакомы прифлингенскому монаху; он знает только требования рассказа и им одним хочет удовлетворить, передавая особенно видное, известное и поучительное из жизни Оттона; потому его перо свободно распоряжается сторонними показаниями и легко отдает предпочтение какому-нибудь малоизвестному легендарному рассказу перед ясными свидетельствами письменных источников.

По всему этому - произведение прифлингенского монаха не имеет для нас значения источника в собственном смысле: самостоятельная часть его основывается на слишком зыбкой почве устных преданий и лишена исторической достоверности. Но и устная молва может заключать в себе известную долю истины, особенно, когда она идет вслед за самими событиями; отвергнуть вполне ее нельзя; потому исследователь, кажется, вправе допустить показания прифлингенской биографии в качестве второстепенного, дополнительного пособия; во всяком случае - он обязан отметить особенно важные правдоподобные черты столь древнего памятника, хотя бы и приходилось оставить истину их под сомнением.

Переходя к извлечению славянского материала из этих трех или, вернее, - двух важных исторических памятников, считаем необходимым наперед точно определить внешние приемы такой работы.

Славянская часть 'Жизнеописаний' Оттона передается нами полно, русский текст представляет связное историческое обозрение поморского путешествия и проповеди бамбергской миссии. Факты славянского быта и древностей - полное, упорядоченное собрание материала. Хотя главной целью были свод и передача фактов, но и здесь мы по возможности старались удовлетворить требованиям критики, и потому устранили из изложения все очевидные агиографические преувеличения, литературные отступления, принадлежащие не исторической действительности, а личным воззрениям и литературным приемам биографов. Если тексты биографов сильно отличаются друг от друга, мы сводим их в русском изложении, или следуем одному, более обстоятельному и достоверному; если же отличия в текстах незначительны по объему, но могут иметь для нас какой-нибудь интерес или значение, избираем один главный текст и в скобках приводим все существенные отклонения другого. События и обстоятельства, не относящиеся к области славянского быта, передаются сокращенно только в русском пересказе. Относительно последнего считаем долгом заметить, что, несмотря на все наши усилия удержаться в границах точного исторического изложения, самая задача труда полагала иногда непреодолимые затруднения; стремясь к строгой исторической достоверности, следовало устранить многие частные черты источников, сомнительные или недостоверные в применении к известным событиям, но полные внутренней, бытовой правды и драгоценные для археолога. Не отвергнув произвольно многого важного, мы не могли поэтому изложить историю поморской деятельности Оттона и довольствуемся передачей событий и обстоятельств ее на основании прямых источников. Только там, где представлялась возможность не нарушать бытовой правды фактов, требования исторической критики имели для нас всю свою обязательную силу.

До миссии

Призвание языческих народов в христианское общество, распространение между ними истинной религии и христианских обычаев - составляло духовную и политическую потребность времени. Среди забот о водворении общественной безопасности и мирной жизни, среди тяжелых дум о предстоящей кончине мира и дня Страшного Суда - идея христианской миссии получила деятельное, воодушевляющее значение: в исполнении ее воины и политики видели свой прямой долг и верное средство укротить 'неистовство'